Все главы по порядку смотреть здесь:
http://artur-s.livejournal.com/76482.html?mode=reply
Книга Первая.
Глава двадцать пятая.
Нуэба.
«Боинг –707» египетской авиакомпании шел на снижение в южной оконечности Синайского полуострова.
Внизу, под самолетом, Красное море, такое же синее, как и все другие моря, которые Давиду довелось повидать в жизни.
Конечно, оттенки синего у всех морей разные, но это связано, прежде всего, с сезоном и погодой, ведь зимой все моря сероватые, а летом – синие с бирюзой, хотя нельзя так вот однозначно и определенно это утверждать.
Запутавшись в определении цветовых тонкостей морей, он посмотрел вниз, через иллюминатор.
Слева по курсу – пустынные горы Саудовской Аравии, справа – такие же светло-коричневые горы Синая, вновь принадлежащие Египту со времени Кемп-Дэвидского соглашения.
На желтом, совершенно пустынном, берегу вдруг возникли постройки аэропорта, и через несколько минут самолет приземлился.
Аэропорт Шарм-аш-Шейх, куда они прилетели в составе сотрудников фирмы, где работал Давид, встретил их сорокаградусной жарой.
Египетский таможенник, проверив анкеты двух первых, стоявших в очереди, встал и, высунувшись из окошка, со скептической улыбочкой громко сказал по-английски, обращаясь ко всем прилетевшим из Израиля:
- Обратите внимание, в анкетах, в графе "национальность" надо писать "еврей", а не "израильтянин", как вы пишете!
Так их встретил Египет в самом начале недельного отпуска.
От Шарм-аш-Шейха вереница автобусов, сопровождаемая двумя патрульными машинами с солдатами, отправилась на север, и через два с половиной часа они были в пункте назначения.
Нуэба, Нуэйба, Нувейба – как хочешь, так и читай это название.
Сама по себе дорога – как дорога: асфальт.
Но по краям дороги – скалы самых причудливых форм и расцветок.
Зелени за время езды практически не было, кроме разве трех деревцев и десяти кустиков на стойбище бедуинов.
Пейзаж немного напоминает дорогу на Мертвое море, если к нему подъезжать с севера, от Иерихона или Иерусалима; но цвета гор в Синае, меняющиеся от грязно-желтого до пепельно-серого, а местами, вероятно, при определенном освещении – с сиреневым оттенком, вызывают ощущение какого-то фантастического мира, лунного пейзажа или чего-то подобного.
Может быть, это как-то связано с Красным морем, потому что нечто похожее им приходилось видеть это в Эйлате.
Совсем недалеко от Нуэбы Светлана, сидевшая рядом, вдруг толкнула Давида локтем:
- Смотри, смотри!
Недалеко от дороги – метрах в двадцати – высилась огромная скульптура женщины с ребенком на руках.
Голова её склонилась к ребенку. Вся фигура олицетворяла собой и материнскую любовь, и скорбь, и печаль – как будто нежная мелодия повисла в воздухе, а, может быть, это была музыка в автобусе.
Но все сидевшие рядом, как по команде, стихли и долго, повернув головы, прощались со статуей.
Нуэба – прекрасное место отдыха.
Отдельные коттеджи причудливой архитектуры, современные здания из белого камня, яркая зелень с подпитывающим ее капельным орошением, а вокруг, до самого берега Красного моря, желтые пески Синая – все это давало покой для души, для глаз и для вымотанного напряженной работой мозга!
- Какой кайф! Отдохнем, как следует! – выдохнул Давид.
Вечером первого же дня, на открытом воздухе, рядом с центральным гостиничным комплексом, на неких помостках, под заунывную восточную мелодию выступала знаменитая египетская исполнительница танца живота, исторгая из глоток умотанных работой израильтян гортанные звуки ободрения и восхищения.
После концерта Света и Давид пошли к морю.
Оно было спокойным, и лишь временами легкий ветерок с шелестом накатывал волну на прибрежную гальку.
- А помнишь?… - вдруг тихо спросил муж, - как мы с тобой впервые встретились?
- Помню. Сто лет назад.
- Да нет. Не так уж и давно. А Веселова помнишь?
- Какого такого? А… С трудом уже… У меня ведь таких больных, как он, было много… А вот таких, как ты – всего один!
Да, было время…
…Светлана стояла у окна ординаторской и смотрела в окно.
Оно выходило во двор больницы и отсюда, с седьмого этажа, хорошо была видна река, ее пологий другой берег с песчаными отмелями и жидковатым кустарником, окаймляющим их.
- Нет, - подумала она, - этот лифчик никуда не годится; во-первых, бретельки режут плечи, а во-вторых, чашечки тесные, и вообще, надо подсунуть Верке те туфли - лодочки, что мне подарили ко дню рождения, тогда она не будет подсовывать мне это французское фуфло.
В шесть часов вечера, когда все врачи уже разошлись по домам, только она и Вера остались на дежурстве, а это означало очередную каторжную ночь после тяжелого напряженного дня, так как работать вдвоем при таком наплыве больных становилось все труднее и труднее.
В кардиологическом отделении на шестьдесят коек, кроме обычных палат, был еще блок интенсивной терапии и палата полуинтенсивной терапии, куда переводили больных из блока по мере излечения.
А сегодня был просто поток, конвейер: то ли погода способствовала инфарктам, то ли эта жизнь уже замучила так людей, а может быть, то и другое вместе взятое!
Поэтому каждую свободную минуту, если таковая перепадала, Светлана старалась использовать, чтобы дать отдохнуть глазам от задолбавшей писанины истории болезней, глядя вдаль, в сторону горизонта.
- Что, девушка, природой любуетесь?
Вера ворвалась, хлопнув дверью.
Белый халат небрежно расстегнут, стетоскоп, висящий на шее, съехал на сторону.
- Еще одного старичка привезли по неотложке. Убью Витьку из приемного покоя, он совсем обнаглел, знает, что мы сегодня с тобой вдвоем - и рад стараться, подсовывает нам инсультников, потому что в нервном совсем запурхались! Да, кстати, ты бюстгальтер берешь?
- Анекдот. Армянское радио спрашивает у туркменского: что можно сделать из пяти лифчиков первого размера? Десять тюбетеек на ваши глупые головы! - отвечает туркменское.
- Что, мал, что ли?
- Да, надо на диету садиться и перестать на дежурстве жрать эти бутерброды! А ты что это без шапочки?
- Ох, забыла в блоке...
Подруги, внешне совершенно не похожие одна на другую, были сделаны, вероятно, из одного теста.
Молодые, тридцатипятилетние, видные, энергичные, они пользовались уважением в больнице как вдумчивые, знающие специалисты, и их консультациями пользовались врачи всех отделений в сложных случаях.
Спокойная, рассудительная Светлана, красивая, яркая, броская, с огромными выразительными карими глазами, дополняла светленькую, сероглазую и курносенькую Веру, придавая их дуэту некий шарм и загадочность.
Кстати, о дуэте.
Они обе пели приятными меццо-сопрано и даже были солистками в хоре сотрудников больницы.
- Вер, а Вер, выручай! Мой идиот опять приперся в два часа ночи, пьяный, говорит: был на дне рождения, а я-то знаю, что у бабы... Гонял меня, спать не давал, Женьку разбудил, подлец... Короче, расслабиться мне надо с полчаса. Подмени, если что... Джону Кеннеди, говорят, десяти минут хватало, чтобы расслабиться эквивалентно пятичасовому глубокому сну, но он-то владел аутотренингом, как бог, где уж мне... Короче, полчасика, а, Вер?
- Так может лучше кофейку или чефирчику?
- Нет, это потом, чтобы хватило на всю ночь, а пока помираю, спать хочется, хоть чуточку... Ну, подруга! Иди, давай, работай!
- Ладно, спокойной ночи! Но сама сказала - полчаса! Пока, ауфвидерзеен.
Поворот ключа в двери, голову - на стол, и - провалилась... провали... провал... Синжары под Полтавой... бабушка... ни одного зуба... несет блинчики... а запах какой... речка, как ее? забыла... травка мягкая... Женька бежит, босой... совсем как Гриша Бочар... в каком классе это было? в седьмом? точно, в седьмом... он, серьезный, смотрит по-взрослому и говорит: вырастем, поженимся. Глаза его... добрые, серьезные... не скажешь, что четырнадцать лет! Поцеловал, сам засмущался больше меня... по телу мурашки... хм-м, и мне четырнадцать... А потом этот болван, дерьмо чертово, взял нахрапом, как куклу... дура я, дура... ума-то не было, где он, ум-то... Папа чуть не умер от ужаса, когда я сказала про брюхо... Эх, папа, папа, рано ты умер, дочка твоя столько в жизни напортила! В своей жизни, да и сыну папу такого нашла, мразь такую... Волны, волны... это что? А...море... теплое... качает, волны качают, качают... ласковые волны... ой! где это? Синжары? Нет, это уже институт, коридор... Гришу жаль... машина из-за угла... ужас, ужас... погиб мальчик мой... скорая помощь... полтора года я в неотложке, ночь и день, ночь и день, первый больной - старикашка... чуть со страху не уписалась, не знала, что с ним делать, а у него кома, цирроз... волны... стук... стоп!.. опять стук! Кто там?
- Светлана Андреевна, откройте! - голос Веры. - Все, отоспалась, подруга, пошли в блок, там новенького завезли, молодого, предынфаркт, я его беру, а ты посмотри моего старикашку, да отправь во второе нервное, а Витьку из приемного покоя я потом каблуком размажу, чтоб не путал адреса!
В блоке ярко горели лампы дневного света, мирно жужжали приборы, тихо хрипела бабушка, которую Светлана реанимировала двенадцать раз, причем после каждой реанимации, то есть возвращения с того света, бабуля строго допрашивала доктора, что ответил Леонид Ильич на последнее наглое заявление Рейгана.
Пока Вера принимала предынфарктного новичка, расспрашивая, что да как, Светлана посмотрела старичка, убедилась в правильности диагноза, поставленного подругой, и, позвонив заведующему нервным отделением, договорилась о его передаче.
Усталость не проходила, хотя пятнадцать минут отключки в полудреме немного восстановили силы.
На выходе из блока она обернулась, чтобы кивнуть Вере, и бросила взгляд на новенького.
На нее смотрели глаза Гриши Бочара!
Серые, чуть прищуренные, умные глаза на довольно приятном лице, обрамленном примятыми подушкой кудрями.
В тишине ординаторской она стала перебирать истории болезней, разыскивая старичковую для передачи в невропатологию, а в глазах стоял взгляд молодого мужчины из блока.
- Зацепило, черт те что, - фыркнула она.
Вера подошла нескоро, задумчивая.
Включила чайник с водой, долго разогревала на спиртовке джезву, готовя любимый черный кофе по сложному рецепту, который она раздобыла в прошлом году в Сочи.
- Слушай, подруга, странный какой-то этот мужичок. По-моему, нет у него никакого предынфаркта, да и кардиограмма, вроде, терпимая... Есть кое-какие отклонения... Так, умеренные изменения миокарда без нарушения коронарного кровообращения; в общем, ни клинически, ни кардиографически нет данных за инфаркт. Какого черта тащат нам сюда кого попало! Но мне сдается, что это твой кадр - ты же у нас лечишь с уклоном в психоанализ! Он какой-то сам в себе... видно, что переживает парень, то в семье у него что-то неладно, то сын вылетает с первого курса, то работа какая-то не такая! Короче, весь шоколадный набор прямо для тебя: с глубоким проникновением в душу! Не люблю я таких мужчин! Мужик, он что? Должен быть груб снаружи, резок, надежен...
- Ага, как твой Колобов, да?
- Да оставь ты этого моего Колобкова, надоел он мне хуже горькой редьки, не сыпь мне соль на рану... она и та-а-ак боли-и-ит! Нет, в самом деле, не люблю смазливых человеков, приятненьких да словоохотливых, бррр... Мужик должен высекаться из гранита, чтоб сказал слово - как отрезал! Это - по мне. Так что, как уйдет этот из блока в палату - рекомендую тебе испробовать на нем свои психологические изыски!
- Ладно, учтем, кофе вон лучше наливай!
- Так он горячий. Кипяток.
- Анекдот. Два студента-медика в морге на вскрытии. Голодные, конечно. Один кричит: - Ванька, я тут гречневую кашу в брюхе нашел! Бери ложку, иди сюда! А тот отвечает: - Я что, дурак, холодную кушать? Подожду, пока тебя вырвет!.. Так что, не спорь, наливай!
Кофе или крепкий чай- это стало традицией в отделении.
Без допинга продержаться ночь было невозможно, тем более в адской круговерти кардиологии, когда напряжение не спадает и каждая минута промедления может стоить человеческой жизни.
На столе у Веры поверх стопки документов лежала брошенная небрежно история болезни.
Скосив глаза, Светлана прочла написанное летящим Вериным почерком: Давид Михайлович Шапиро, инженер.
продолжение следует