Предыдущее здесь:
http://artur-s.livejournal.com/2154273.html
Наши дороги по работе практически не пересекались с этим оригинальным коллективом.
Но веселила нас эта публика от души.
Мы – это молодые ребята, начинающие инженеры, собравшиеся вокруг нашего Шефа, или Деда, или Босса, или Старика, которому тогда было сорок восемь лет, и он только что ушёл из неинтересного ему отдела и организовал КБ – конструкторское бюро, задачей которого было автоматизировать тяжёлые и монотонные работы в цехах вредных производств.
Он набирал молодёжь до тридцати лет, не старше, и наваливал на наши свежие головы задачи, реализация каждой из которых была патентоспособной.
За десяток лет работы каждый из нас обвешался с ног до головы авторскими свидетельствами на изобретения, не хуже Нюси со своими рюшечками и бирюльками.
Голос Деда был громоподобным, и его раскаты с прибаутками и смехуёчками были слышны даже в отдалённых уголках помещения, перекрывая все остальные шумы и крики, неотъемлемые в деле конструирования новой техники энергичной молодёжью!
Он был лыс, умён, талантлив и великодушен.
На работу он ходил пешком. Независимо от погоды. Дождь, снег, жара, мороз – ему ничто не мешало. Пять километров от дома до работы – это норма. Ежедневно, кроме выходных. Десять лет на моей памяти. Без прогулов.
Здоровье – превыше всего!
– У конструктора должен быть нюх! – учил он нас, зелёных. – Чутья нет – иди в цех, пиши бумажки в техбюро или руководи пьянчужками. Другого пути нет.
Вот почему ты начертил эту балку с такой подкосиной? Нет нюха? Она же согнётся! Иди, делай расчёт, потом покажешь! Тоже мне, расчётчик… Нюх должен быть, эх… Покажи-ка это дело Хенику или Вите, они тебе помогут.
Хеник и Витя были его неофициальными заместителями. Первый был просто гением конструирования, а второй гением расчётов. Они щёлкали железки, как орешки.
Хеник вскоре уехал в свой Харкив, а Витя через пару лет руководил отделом в одном из НИИ.
Эти ребята были с юмором. Доброжелательным юмором, без признаков черноты.
– Сними этот дурацкий ромбик со своего кафтана! – сказал мне Хеник в первый же день, – инженера должно быть видно по морде, а не по ромбику!
– Хеник, отстань от парня, он уже скис от тебя, как от кумыса! Ты пил кумыс? – это Витя уже обратился ко мне. – Нет? Так это такое же кислое говно, как Хеник, хотя последний – хороший парень.
И оба ржали.
На их ржание первой откликалась Галя Хухарева, копировщица, молодая деваха девятнадцати лет, сидевшая недалеко от нас, в той же комнате, хотя эта Галя работала в соседнем бюро копировки.
Она обводила тушью на кальку наши карандашные проекты, а потом относила всё это на копировальную машину.
Толстушечка, хорошенькая, глуповатая, но с яркими красными губами и грудью четвёртого размера, за что и снискала всеобщее признание нашим кобелячьим коллективом!
Звонко смеясь на шутки инженеров, она оценивающим взглядом с головы до ног и в обратном порядке смотрела на всех мужчин, появляющихся в пространстве радиусом до километра.
Галя созрела. Ей нужен был кто-нибудь для оценки степени её зрелости.
Потом она нашла всё-таки.
И не раз!
Первой её жертвой стал Лёша. Это был наш дизайнер, специальностью которого было художественное конструирование.
Талант Лёши заключался в том, что его модели машин, прорисованные до мелочей, наталкивали нас на нестандартные, патентоспособные решения конструкций, так что польза от его работы была очевидной.
Галя скрутила Лёшу в два счёта, и он, как миленький, пошёл с ней в ЗАГС. Как честный человек.
Правда, через какой-то год они развелись, и он удрал от неё аж в Магадан, где среди пурги и полярной ночи нашёл другую девушку, чем и успокоился.
А Галя, не будь дурой, охмурила и охомутала тихого очкастого Игоря, который сопел в своём уголке, высунув язык и тщательно выводя циркулем радиусы на очередном нашем шедевре.
Коллектив наш был дружный, спетый и весёлый.
Гадил всем нам только лишь один Вова Фоменко. Он приехал к нам из Киева по распределению. Отличный специалист. Но, как это иногда случается, гадкий человечишко, как потом припечатал его Шеф.
Кульманы в длинной комнате стояли в два ряда, и Вова попросился за самый крайний, в относительно тёмном углу.
Оттуда он и вылезал время от времени, чтобы нахамить или уколоть кого-нибудь. То ли характер такой у человека, то ли злоба на всех людей, то ли ещё что, трудно сказать, но подличал он крепко и часто.
Саша Даудов, приехавший из Казани, отреагировал на очередной выброс Вовиного адреналина адекватно.
– Знаешь, Вова, в каждой деревне есть чёрный кобель. Вот есть много собак, а чёрный кобель такой один. Он тихо сидит за забором, потом выскакивает, кусает за ногу, и обратно в будку. Злобный, сука. Ты такой вот чёрный кобель! Но я тебе в следующий раз врежу промежду ушей так, что юшка из носу потечёт, понял!
Так что заткнись и сиди в будке, падла!
Вова намёк понял.
На неделю. Потом снова за своё. Пока его Дед не выпихнул из КБ. По просьбам трудящихся.
Но это было исключение.
В соседнем КБ работали толковые ребята. Тоже со странностями.
Гембель, Москвин, Байдук и Эртом – это были ведущие специалисты.
Гена Эртом – умница, добряк и технарь до мозга костей. Есть такая категория инженеров, которые, как говорится, родились на кульмане с ватманом в зубах.
Абсолютно любую тему разговора, даже политику, он умел сводить к техническим понятиям, формулам и конструкциям. Как это человеку удавалось – для меня загадка по сей день. Разговоры о женщинах в нашем мужичьем коллективе он не поддерживал, а если его затаскивали силой в это дело, он и там ухитрялся сводить всё к ряду параметров и функциональным зависимостям, почерпнутым в реферативных технических журналах!
Гембель Боря – это сказка.
Худощавый, высохший до кожи с костями, алкаш, он обладал поразительным инженерным чутьём. Причём, полдня Боря проводил в курилке. От него за пять метров несло какой-то смесью махры, перегара после вчерашнего и нестиранных носок.
Но, придя из курилки, он молча садился за работу, и через несколько часов, не разгибаясь, выдавал на гора поразительные вещи. Тоже, видать, родился в конструкторской рубашке с заклёпками, болтиками и гаечками по краям.
Кашель, хрип, плевки куда придётся, дурной хохот не по делу – это всё Боря.
Но, при всех странностях, - отличный спец и хороший товарищ.
Байдук.
Не приведи вам господь увидеть его выходящим в полутьме из-за угла!
Инфаркт обеспечен!
Худой, нескладный, длинный, измождённый, с серым лицом на несоразмерно маленькой голове, с дурацкой чёлкой рыжеватых немытых волос – это как раз Олег!
Он не знал, куда девать длинные костлявые руки, запинался одной ногой о другую при ходьбе, прятал длинные жёлтые зубы в маленький рот с тонкими сухими губами, в общем – плакал по нему Хеллоуин, зародившийся на базе вот таких человеков, мне мнится, но… при этом был прекрасным конструктором, выдававшим неординарные решения. Так бывает. И ничего с этим не поделаешь!
Не в артисты идут такие ребята, нет, не в артисты…
Жора Москвин – это было нечто особое.
Во-первых, он был старше всех нас… чуть не сказал, вместе взятых.
За пятьдесят. Пришёл из цеха, где был заместителем начальника по новой технике.
Язвенник.
И не только в прямом смысле, он действительно страдал язвой.
Но главное в нём – это патологическая ненависть к коммунистам вместе со всей их партией!
Методы язвления у Жоры были иезуитские.
Он оперировал только лишь газетой "Правда", как известно, главным рупором советской системы.
С поганенькой ухмылочкой Жора вытаскивал из кармана пиджака газету "Правда" и показывал всем встречным-поперечным аккуратно подчёркнутое красным карандашом.
– Вот смотри! – ехидно говорил Жора, – читай, читай, что здесь написано! Как тебе это?
А написано было всякое. То где-то кого-то несправедливо уволили, то кто-то кого-то грохнул, то кого-то подвели под монастырь.
– И это всё – коммуняки, – говорил Жора.
Он таскал эти газеты в партком, ещё куда-то, где возмущался, допытывался, как это может быть, и всё это сопровождал нарочито-удивлёнными взглядами и интонациями басовитого голоса. С неизменным предъявлением газеты "Правда"! Парткомовцев трясло, но им приходилось всё это выслушивать, кипя от бессилия. От комментариев Жоры не отмахнёшься. Они краснели-бледнели и покрывались пятнами.
Мы всё ждали, когда Жору возьмут за пищик и посадят, но, к удивлению, его не трогали и не терзали. Загадка по сей день, ибо времена были самого, что ни на есть, разгула коммунистической пропаганды.
При всём при том, Москвин выдавал качественные проекты, вовремя и без доделок-переделок!
Народ от него шарахался.
Боялись, что загребут заодно с охальником.
Ломухин Витя.
Это было чудо в перьях.
Белобрысый, заплывший жиром, он любил пиджаки и пальто с прямоугольными широченными плечами. Отсюда прозвище Шкаф.
Видимо, жир давил Вите на мозг, поскольку он перманентно спал. Он работал расчётчиком, а потому засыпал неожиданно и мгновенно за своим рабочим столом.
Дед придумал шутку.
– А ну-ка, привяжите Витю верёвкой к батарее, а то разобьётся во сне! Башку расшибёт об стол. Жалко, мужик хороший, – командовал он громко, отчего тот иногда просыпался, а иногда нет.
Зато вечерами, когда мы рвали с работы на автобус-троллейбус, Витёк расталкивая нас локтями, первым занимал место и мгновенно отключался! За такую подлянку мы не всегда будили его на нужной остановке и назавтра вместо брани слушали его заливистый смех.
Парень был беззлобным. За совокупность этих милых качеств он и был уволен при первом же сокращении штатов.
Электронщик Гера.
Отличный спец, но всегда с похмелья. Желтоватая рожа с морщинистым лбом. Беззлобный. Умница.
Знаменит тем, что, будучи в командировке в городе Киеве, был задержан милиционером, по подсказке граждан, за то, что стоял, качаясь, и ссал на входную дверь аэропорта Борисполь. Ясное дело, что в полусумеречном состоянии, в алкогольных парах.
При награждении орденом "За трудовую доблесть" выбор пал именно на него, при двух дополнительных претендентах, а именно, меня и одной дамы.
Потом знающие люди объяснили, что разнарядка была такая: русский, коммунист, мужеского полу. По первому параметру не подошёл я, по третьему – знатная электронщица, покруче Геры.
Алкоголизм в разнарядке не учитывался, ибо тогда пришлось бы отметать полстраны. Если не больше.
(продолжение следует)