Из моей книги "Циклотимия"
От Редактора.
Мне дали пару страниц рукописи и сказали: делай с ними, что хочешь. Вот, делаю. Чуть-чуть подправил.
«1. Попробую набросать на бумагу свои мыслишки. Не знаю, что получится.
Старая истина: человек в этом мире одинок. По большому счету. Его окружает масса людей – родные, близкие, друзья, враги, просто прохожие, проезжие, сочувствующие, ненавидящие, единицы и толпы.
И все же он один. Сам по себе. Наедине со своей жизнью, таЯ от всех без исключения свой мир.
Свой мир! Единственный и неповторимый.
Всё время окружение пытается воздействовать на него, сдвинуть, столкнуть в общую массу, по своему подобию, а он упирается, сопротивляется, и ночью, на своей подушке он прокручивает эти помехи, спорит с ними, отталкивается от них, стараясь сохранить в себе себя.
Внутри. В одиночестве.
Попытки найти свою половину тщетны. Нет никакой половины. Есть ты, целиком. Всё остальное – лишь придаток.
Нет – будешь одинок при внешней комфортабельности, внешнем лоске и прочих внешних атрибутах счастья.
2. Мне было одиннадцать или двенадцать лет. Дело было в пионерлагере. Я не умел плавать, потому что некому было меня учить плаванию: отец погиб, когда я был еще маленьким.
Я зашел в воду вместе со всеми. Течение речки было сильным и меня потащило к глубокому месту. Рядом култыхался пацанчик с вытаращенными глазами, он тоже не умел плавать и был младше меня и ниже ростом: его уже оторвало от дна и несло, он булькался и хрипел. Я оцепенел. Страх парализовал меня: я понял, что не могу противиться мощи течения, и безвольно перебирал ногами, поняв, что сейчас умру, захлебнувшись.
Мысль, что надо шевелиться, не пришла мне тогда в голову. Только ужас наполнял все мое Я.
Нас тащило к середине речке, к глубине.
И тут пацан закричал: - По-мо-ги-те-е-е!
Речка бурная, детвора орала во весь голос, сдавленного крика его никто не услышал. Тогда он спросил у меня судорожно: - Ты стоишь на дне? Да? Кричи, проси помощи!
Я как будто очнулся и заорал:- Помогите!
Меня услышал физрук лагеря, здоровый мужик с протезом вместо правой руки, кинулся в одежде, в ботинках в воду и вытащил пацана. Я вышел из оцепенения, стал отгребаться руками и вышел сам. Сердчишко тряслось, как овечий хвост. Я понял, что чуть не утонул, и если бы не помощь.… Это был сильнейший стресс и первый урок, запомнившийся на всю жизнь: Мы одиноки, но без помощи окружения не можем – можно погибнуть запросто.
3. Я учился здорово: начиная с четвертого класса по девятый, получал Похвальные грамоты, а в десятом – золотую медаль. То есть все экзамены в школе сдавал только на отлично. Почему? Не могу объяснить. Так голова устроена, но, похоже, просто боялся схватить двойку, и от страха чересчур старался. От страха зачастую большие дела делаются. Ведь известен случай, когда старушка во время пожара вытащила из горящего дома сундук, который потом, отдышавшись, не могла с места сдвинуть! Вот и я – как та старушка…
В школе считался лучшим писателем сочинений. И не только в школе. Учитель русского языка и литературы считал меня будущим писателем и зачитывал мои сочинения в других школах. То ли он там подрабатывал, то ли передавал коллегам, и те зачитывали в классах, но факт – мне рассказывали ребята из других школ, что слушали мою писанину с комментариями: Учитесь, как надо писать!
Так вот. На выпускном вечере ко мне подошел учитель и спросил, в какой вуз я собрался поступать?
Я ответил, что в Политехнический Университет. Тот так и сел: - Нет, тебе надо в МГУ на филфак! У тебя нет другого пути, у тебя талант. Ты напишешь сценарий, и будешь жить с него всю жизнь!… И так дальше.
Ничего не сказал я тогда, только подумал: - Иди в жопу. Окончить филфак и работать как ты, в школе, с громко орущими дурачками и проверять по вечерам их бред в линованных тетрадках? Ну уж нетушки!
- Я не хочу заниматься гуманитарными вещами, - выдавил я потом, - потому что техника – это объективно, в технике есть законы природы, и никаким личностям не удастся навязать мне свое толкование, никто не сможет подавить меня. А в гуманитарных делах есть слишком много субъективизма! Есть редакторы, есть партийные бонзы, есть власть имущие, которые не дадут писать то, что я хочу, а будут заставлять писать то, что надо! Ему, им, властям, партиям. Потому так много спившихся писателей, актеров, поэтов, вообще гуманитариев. Слабые они люди. Хочу быть сильным и независимым!
Учитель ухмыльнулся, но промолчал.
А я продолжил: - Если у меня есть талант, то он прорвется! Вот Гарин-Михайловский был инженером, а какой писатель! Лев Толстой тоже, вроде, как и Шолохов, филфаков не кончали. А Горький?
До сих пор верю, что я был прав тогда, в детстве. И иногда с ужасом думаю: А что было бы, если бы я тогда его послушался? Ведь мал я был – шестнадцать только стукнуло, а он опытный – под пятьдесят лет. Пошла бы у меня тогда вся жизнь наперекосяк. Да еще и еврей в антисемитской стране! Куда бы меня пустили? Максимум, редактировал бы какую-нибудь «Зарю Востока» в каком-нибудь захолустье, спился бы и сетовал бы на неудавшуюся жизнь с такими же горемыками.
Это я к тому, что человек должен быть внутренне одинок, самостоятелен и самодостаточен, и хотя без людского окружения жить среди людей невозможно, надо стараться держаться за внутренний свой стержень, не поддаваясь уговорам самых уважаемых, самых авторитетных, на текущий момент, людей!
Ну ладно, пока хватит. Потом кину еще пару соображений. Надо собираться в командировку в Штаты. Не по филологическим делам, естественно».