Из моей книги "Повести, рассказы, истории"
Пригласили меня на свадьбу.
Выходит замуж дальняя родственница, милая девочка.
Надо ехать.
Поехали.
Место пьянки – где-то в Галилее, не был там ни разу.
К приглашению приложена карта и красной тушью проложен маршрут.
Ладно.
Не впервой.
Через арабскую деревеньку Зарзир выскакиваю на семьдесят седьмую дорогу, до перекрёстка Голани, там беру влево, и пошёл, пошёл строго на север по шестьдесят пятой.
Оставляю слева долину Бейт-Нетофа и добираюсь до Илабуна.
Так.
Здесь я был недавно.
То ли передрал, то ли недодрал мне его мой зубодёр, но факт – внес, собака, инфекцию и поднял руки кверху.
Извини, говорит, мужик, я тут малость напартачил. Валяй, говорит, к доктору Илабуни. Он, говорит, живёт в Илабуне. Он араб, говорит, но наш, араб-христианин. Не мусульманин, говорит, этот самый араб-доктор. И спец – высшей категории. Операцию тебе замолотит – пальчики, говорит, оближешь! Будет тебе сплошное удовольствие, почти что наслаждение. Не заметишь, говорит, как он тебе челюсть располосует, а потом по-быстрому зашьёт. Большой, говорит, специалист.
Ну, как вам этот мой зубодёр, а?
Сам нагадил, и ещё сам же издевается.
Да, чуть не забыл.
И ещё, говорит, заплатишь ему всего шестьсот шекелей, это всего-то сто восемьдесят долларов с копейками, говорит. Недорого, говорит.
А? Вот змей!
Ладно. Проехали.
Но два слова об Илабуне. Об арабском этом селе.
Хм. Село…
Когда мы говорим это слово, ассоциативно берём в голову российскую глубинку. Деревня. Село. Кхм.
Все в курсе?
Конно-лошадиная тяга, навоз тут, навоз сям.
Домики из чёрно-серых досок.
Бездорожье.
Пыль.
Грязь.
Берёзки.
Пьяное население.
Приезжайте, граждане, в Илабун, что в Галилее.
Арабское село. Виллы только такие! Шик-модерн. Закачаешься. Пальчики оближешь. Зависть чёрная душу ест.
Живут же люди!
Кабинет доктора примыкает к такой вот вилле, где он и проживает. Доктор этот. Сорока лет нету ему.
Но спец!
Врать не буду. Полчаса – и всего делов-то. Резанул-откачал-зашил. Откачал не меня! Зря вы так подумали. Откачал то, что надо было откачать. Из зуба. Из зубешника. Который был запорот моим доктором. Еврейским, между прочим. Своим, так сказать. Как говорится.
Мать…мать…мать!
Э-э-э.
Как меня заело!...
Я же про свадьбу начал.
Короче, проезжаю этот Илабун.
И еду дальше.
А дальше, после перекрёстка "речка Цальмон" надо внимательно следить за дорогой.
Потому что прекрасное шоссе в этом месте как бы раздвояется, и влево ведёт неказистая дорога, пока что асфальтовая.
Потом асфальт кончается, и ты уже катишься по пыльной, кочковатой, позорной дороге, ностальгически напоминающей сельскую дорогу в российской глубинке, о которой я так красочно рассказал в пред-предыдущем абзаце.
Только пыль, пыль, пыль
из-под шагающих сапог, –
как поётся в известной песенке времён британских колониальных войн.
Только сапог не было, а были шины, натруженно прыгавшие по пыльным этим буеракам.
Но это всего два километра, не больше.
Зато потом!
Потом мы въехали в это самое свадебное место.
А точнее, это опять же арабский ресторан на открытом воздухе.
Только не надо представлять себе закрытое помещение!
Не надо!
Всё настежь открыто и не закрывалось! Кроме одного помещения всё же, о котором чуть позже.
Это огромный комплекс на большом холме, и оттуда открывается круговая панорама сердца Галилеи!
Темнело.
Смеркалось.
Свадьба началась в девятом часу вечера.
А потому начали зажигаться огоньки разбросанных по окрестным холмам деревенек.
Хе. Ну, про то, какие это деревеньки, я уже рассказал парой абзацев раньше.
Кстати, к югу замигали огоньки вилл Илабуна, до которого было совсем близко.
К западу светились окна Автальона и Харарита, это еврейские посёлки, что рядом с арабскими Дейр Ханой и Аравой.
К северу на холмах виднелись то ли арабские, то ли еврейские селения, здесь ведь пятьдесят на пятьдесят – и так вся Галилея.
А на восток уходит восемьсот седьмая дорога, ведущая к Мигдалю и дальше к озеру-морю Кинерет.
Дух захватывает от такой картины.
Где Репинд? Где всякие Куинджи, я спрашиваю?
Краски на закате и прочие дела.
Где Рерих и другие Ван гоги? Я–то рисовать не умею. Так только. Словами что-то изобразить.
Слегка.
По длинной аллее, обрамлённой деревцами и огромными каменными глыбами с разноцветной подсветкой, шла толпа гостей, которым у столика две девочки раздавали поочерёдно номера столов для свадебной трапезы.
Тут же бросаешь конвертик с бабками для новобрачных, так принято.
По дороге тебя встречают папы-мамы женящихся, а потом и они сами приветствуют тебя во всём блеске молодости и красоты. Эх, где наши годы, я спрашиваю? Где они? И куда подевались?
И вот ты попадаешь в как бы предбанник главной трапезной.
Тут и там стоят столики, на которых тебе подают и горячее мясо, тут же готовящееся, и винишки ста сортов, тут же тебе составляют коктейли на твой вкус, а вокруг тебя вьются девочки с подносами и предлагают тебе то бутербродики с жареной куриной печёночкой, то мяско на шампурах, но не жареное, а так, свежатинку какой-то хитрой обработки. А чуть подальше подают зелень и горячие овощи, мясо куриное, мясо говяжье, мясо – телятинку, мясо – индюшатинку, мясо страусиное и ещё какие-то мясы!
Далее идут участочки, все в коврах с подушками разных размеров. Захотел – прилёг, захотел – присел и облокотился.
Как хочешь. И пробуешь, что хочешь.
Пошли дальше.
Вот стоит эстрада.
И под сурдинку играет ненавязчивая музыка. Душа успокаивается и начинает таять. Ибо ты съел после всего вышеописанного ещё и пару порций мороженого, хошь фруктового, а хошь – шоколадного.
Какого хошь!
А перед эстрадой лёгкими полукружьями расставлены столы с приборами.
На каждом – свой номер. Чтобы не ломились, не ругались, стремясь занять места. Народу-то прилично.
Триста пятьдесят рыл наприглашали!
Хотя бывали мы на свадьбах и с семью-восемьюстами гостей, до тысячи, бывало, доходило.
Но идём дальше.
А вот дальше, за небольшим озерцом-бассейном с водой голубого цвета и небольшим искусственным водопадиком и красивыми кустами и деревьями, обрамляющими эту воду, как раз и находится единственный в своём роде ресторанчик в скале!
Заходишь, смотришь на потолок и – ой, я боюся! – над тобой скальный свод, грубовато обтёсанный и с дырой в человеческий рост в сторону неба. Очень пикантная обстановочка!
И всё это великолепие – в закатных лучах, в запахах цветов и зелени, в отдалённо звучащей музыке, в зрительных картинах окружающих это место галилейских холмов – ощущается неземным и выдуманным воображением фантастов хорошего, добротного класса.
Не местных самодельщиков-халтурщиков и бабкостяжателей, а серьёзных, вдумчивых и вошедших уже в мировую классику.
Что-то вроде Уэллса. И, где-то даже, Марксаэнгельса, задумавших в своих мечтах коммунизм, как рай на Земле. Я уже молчу за Томаса Мора и Кампанеллу. Страшно далеки они были от народа. Как, впрочем и Марк-с, Энгель-с, Ленин-с со Сталин-сом, как позже выяснилось на пространстве разваленного союза нерушимого…
Но ни слова о политике! Ни звука!
Тут свадьба!
И она началась!
Всё, как положено. С хупой и разбитием стакана молодецким ударом жениха. С фатой прелестницы-невесты, с долгой речью раввина, глубоко копнувшего историю и Тору, с речами родственников и танцами и плясками друзей и подружек.
А потом начался пир!
Горой!
А вокруг горы.
И музыка. И счастливые глаза невесты, ставшей женой. И радость жениха, ставшего мужем. И счастье родителей с обеих сторон. И ровный гул голосов гостей, изредка прерываемый громкими вскриками: Лехаим!
Что значит, в прямом переводе с древнего иврита: За жизнь!
С чем трудно не согласиться!
Лехаим!