предыдущее здесь:
http://artur-s.livejournal.com/5095372.html
История вторая.
Двое.
(Рассказ оче-видца и уше-слышца.)
Странное у меня к нему отношение.
С одной стороны… С другой стороны…
Но судите сами.
Я не возражаю, когда женятся между собой двоюродные брат с сестрой.
Кто я такой, чтобы возражать?
Не Бох, не Цар и не Херой.
Но мне не по себе как-то, я извиняюсь.
Да нет, я всё понимаю, в галуте евреи должны были сохранять генофонд… я понимаю. Теоретически. Но когда это вижу в натуре, меня тошнит. Странно это и не по себе. Бррр…
Это раз.
– Я не борец, – говорит он мне.
Да, я вижу. Не борец. Движения вкрадчивы. Интеллигентность налицо. И на лице. Приятная улыбка. Тихий голос с интонациями. В соответствии с моментом.
Там был коммунистом.
– Ну, а как же? Я же был зам. Главного редактора. А как же? Иначе нельзя.
Да, я понимаю. Да. Дада. Дадада. Я понимаю.
Ну, а я был Главным Конструктором. Подо мной были сотни людей. Но я отказался вступать в партию ещё на исходе комсомольского возраста.
Да, да. Я понимаю. Там же был журнал. И газета какая-то. Республиканская. В этом… В Узбекистане. Или Киргизстане. Да. Я понимаю. Нельзя иначе. Впрочем…. Ну, ладно, проехали. Подташнивает от раздумий. Здоровье дороже.
– Я никогда не плыл против течения. А зачем? Я не герой. Я тихий еврей. Для чего? Работал себе тихо. Коллектив женский. Сплошь. Я был начальником. Дача двухэтажная за городом в прекрасном месте. Дом отличный. Машина была двадцать пять лет. Правда, Жигули. Всё продали, когда дети собрались. И поехали.
– А если бы дети не поехали?
– Так там плохо стало. Правда, врать не буду, антисемитизма там не было. Это точно. Все эти узбеки, киргизы, казахи к евреям относились лучше, чем к русским.
– Почему?
– Ну, наверно, считали русских завоевателями. Я не буду врать. Зачем поклёп наводить? Но мне с ними было хорошо. Нет, я бы, наверное, не поехал, если бы не дети. Дети собрались, и мы с женой за ними.
Это жена, которая кузина. Двоюродная сестра, – вспомнил я. Фу ты… Но смолчал. А зачем? И кто я такой?
– А потом, у меня отдел-то был сельского хозяйства. Методы посевов. Прополки. Современные методики выращивания злаков. В таком духе. А что? Республиканская газета. Престиж какой-никакой. Объездил на машине всё вокруг. Иссык-куль! Какая красота!
– Так у тебя детей сколько? А то вижу всё время только дочку с мужем.
– Двое. Сын есть ещё. Но его жена нас невзлюбила. И мы с ними не общаемся. Вообще. Они не звонят, и мы не звоним. Живут недалеко от нас. Но вот уже восемнадцать лет, как не видимся, даже не перезваниваемся.
– Как такое может быть? Родной сын. Еврейская семья.
– Да. Вот видишь как. Бывает. Но что же поделаешь? Ничего не поделаешь.
– А как же жена твоя? Женское сердце и так далее…
– А что жена? Эта… как её? жена сына – она такая! Такая! Ладно, не буду…
Я говорил, что это первое. Это раз, говорил я.
Приехал он в Израиль в возрасте шестидесяти двух (!!) лет.
Редактор сельхозгазеты в Союзе...
Жена никогда не работала. Тоже закончила филологический факультет, но никогда и нигде не работала. А зачем? Он ведь всю жизнь пахал с утра до ночи. Деньги были. И машина, и дача. Зачем ей работать, правда?
– Правда, – соглашаюсь.
Зачем? Деньги есть, и хватит. А всякие общения, профессиональный рост, профессиональные интересы – это зачем женщине? Для этого муж есть, правда ведь?
– Ага, – говорю. Ёжась.
– Надо же было здесь зарабатывать, жену кормить, правда? Вот я поискал по специальности. А куда деваться? Кругом иврит. Годы же были девяностые, не то, что сейчас. Кому я нужен? Пошёл в мастерскую работать у станка. Научили меня быстро, там операции простые.
И вот, пять лет по восемь часов в день, на ногах. Домой приходил – падал замертво. Возраст всё-таки.
Стал ходить в конце недели в клуб.
Русские пенсионеры открыли клуб.
Песни пели. Стихи читали. Тут в начале девяностых все вдруг стихи стали писать. От тоски, от разрыва с прошлой жизнью. Молодёжь работала день и ночь, а старики стихи стали писать. Ностальгия. Красота здешняя. Взрывы, страхи за детей, за внуков, которые в армию пошли служить. В Газу, да в Иерихон.
И вот, смотрю, люди пишут, а пишут плохо, безграмотно. Я и давай редактировать. Сначала за так, потом стали деньги давать. Кто десятку, кто побольше. Вижу, графоманов полно, все хотят прославиться. Стал я думать, как тут заработать.
Знаешь, Дока, там ведь в редакции было полно народу.
Корректоры, верстальщики, редакторы, младшие, старшие – полно народу!
А здесь, смотрю, кто-то в Тель-Авиве открыл редакцию и шпарит в одиночку всю технологию!
Вот! Тут меня и осенило! Дай-ка я компьютер изучу.
Изучил.
Программки достал на русском языке.
Быстро освоил. Сделал приспособление для резки бумаги в формат.
Потом убил полгода на отработку в домашних условиях вёрстки, фальцовки больших тиражей под скобу, шитьё, клей, месяцами мучился с брошюровкой, переплётом.
Всё освоил – и дело пошло!
Графоманы встали в очередь со своими пухлыми папками, и я начал клепать шекели!
Десять шекелей за страничку.
Это намного дешевле местных типографий, в которых днём с огнём не найти русского шрифта. Обложка – пятнадцать. Сначала делал мягкие обложки, потом освоил твёрдый переплёт. Это же всё дома, на подручных средствах!
Помню, здорово выручал меня первое время один дед. Понос мыслей и слов.
Вот, помню такие стихи:
Красота приковывает взоры,
Она поклонников зовёт,
Как цветистые узоры
Создают пчелиный слёт.
Лепестки цветущей розы
Вызывают нежности восторг;
Аромат приносит грёзы
И возвышенной речи слог.
– Ха-ха-ха. Не может быть! Вот это стих! Действительно, "возвышенной речи слог"!
– Да, да. Там были целые тома такой белиберды! Вот, ещё вспомнил:
В голове всё смешалось,
Забыл созданное мной;
Взамен ты мне досталась,
Став любовной строкой.
Написанные ранее книги,
Включившие поэзию годов,
Отдал за краткие миги
Любовного счастья без слов.
Как тебе? Я, правда, поначалу ему объяснял, что так стихи не пишут, что это коряво, что нарушены все законы стихосложения! Но он смотрел на меня свысока и терпеливо объяснял, что я ничего не понимаю, что со временем потомки его поймут и оценят!
А я терялся, потому что его внешность меня смущала.
Знаешь, есть такие люди…
Ну, во-первых, он был старше меня и весь седой. Во-вторых, у него умные глаза. И, в-третьих, он носил усы и бородку с бакенбардами а-ля Чайковский.
Знаешь, есть такая категория людей, которые косят под великих. Прямо хоть сейчас заноси их в историю! Отрастит на своей дурной голове седую растительность, подстрижёт её, подбреет, встанет в три четверти – и всё! Чистый Хемингуэй!
Хоть стой, хоть падай! Смешно, а он строго смотрит: – Я такую жизнь прожил! Смотри, какой я герой и гений! Он из тех, кто кичится своей старостью. Я умный, потому что старый! А вы дураки, потому что молодые. И всё тут! Он из тех, кто требует уступать ему и в трамвае и в споре! Он считает, что он мудр, потому что стар!
Тьфу.
Фатальная ошибка! Черепахе сотня лет, но всё, что она умеет делать – это ползать! Особенно мне нравится, когда о себе он говорит в третьем лице! Знаешь таких самовлюблённых болванов? Классик, чёрт возьми!
– Да. Жутковато смотреть, когда убелённый сединами дурак задирает свою бородёнку а-ля Верди-Хемингуэй-Чайковский, выпячивает хилую грудку и смотрит на тебя свысока, вещая при этом глупости или замурзанные и истоптанные прописные истины, подняв при этом указательный палец! А чего ж ты его печатал? Объяснил бы ему, что он бездарный болван…
– Да ты что? А деньги? Он же меня кормил лет десять! Притащит свои стихи – печатай! Я печатаю. Листов по триста-четыреста вот такой чепухи таскал. А я что? Страничка – десять шекелей! Я на нём одном знаешь, сколько заработал!
– А куда он потом девал свои труды?
– Да никуда! Дома поставит на полку и любуется. Детям подарит, друзьям, знакомым. Но от гордости аж распух! Ходит, бородку вверх – гений, да и только! Но я на нём телевизор Эл-си-ди справил, в Европу с женой съездили! Он же томов двадцать пять накатал! По триста-четыреста страниц! Вот и посчитай!
– Подожди, но это же некрасиво, нечестно как-то получается. Выходит, ты поощрял глупость человека за деньги! Ай-яй-яй. Тебе не стыдно?
– С какой стати? Человек занимается самообманом. И доволен этим. Может, он вправду думает, что он непризнанный гений? Зачем ему мешать? Вот, посмотри, опять я вспомнил:
Не вернётся прошлое вновь,
А если бы было возможно –
Благословил бы оживший кров –
Сказанное мной непреложно.
Были и повторятся терзания,
К сердцу вернётся боль,
Я готов на любые дерзания
И снова сыграю ту роль.
– Как ты запомнил эту белиберду? Он, что, всёрьёз думал, что это шедеврально?
– На полном серьёзе!
– Я тебя поздравляю! А много таких гениев было в вашем околотке?
– Полно. Были, конечно, толковые, способные, грамотные люди, которые изливались в стихах и прозе. Резкая перемена жизни, новая страна, шоковое состояние будило в людях спящие таланты.
– А ты этим пользовался. Зарабатывал на этом. А?
– А что? Я же трудился и тружусь. Я работаю с утра до ночи. Графоманов десятки и пишут они, и пишут. Хотят увидеть свои книжки напечатанными! А я им в этом помогаю. Небескорыстно, само собой. Это плохо, думаешь?
– Не знаю. Просто не знаю, что сказать. Может, ты и прав. А, кроме такого калыма, есть работа?
– Да. Я выпускаю городскую газету!
– Ого! Что за газета?
– Ну, городская. На русском языке.
– А! Это такой боевой листок на двух страничках? И весь в фотографиях мэра и его замов? Знаю, знаю. Сплошная медовая патока в адрес начальства, ты уж извини за грубость. Не знал, что эту сортирную подтирку ты ваяешь! Извини, опять же великодушно. Почём берёшь?
– Да разве это деньги? Так, мелочёвка.
– Ну, ты молодец! Там, в стране недопобедившего коммунизма, создавал славословие кукурузным комбайнам и прочей аппаратуре, а заодно уже и Славе Кпсссс…
– Ну, зачем ты так зло? Я же должен был работать! Что давали, то и описывал. Конечно, приспосабливался, пел под дудку и прочее, но там все так жили!
– Ты уверен? Все, говоришь, так жили? Пели в голос и лизали начальственные задницы, извини за грубость? То есть, используешь накопленный опыт?
– Пойми, Дока, я не чураюсь любой работы! Кормить жену, самому кушать, детям помогать. Вот внучка растёт. Такая красавица, такая умница! Ну, как же ей не помочь?
Если ты думаешь, что все такие олухи, как этот Хемингуэй-Чайковский – так нет! Есть очень интересные люди. И пишут хорошо. Сердцем чувствую. Я, конечно, дилетант в поэзии, но есть хорошие материалы в прозе, а я всё же филфак кончал! Конечно, сельхозуклон дал себя знать. Столько лет сидел на этом навозе…
Вот ты скажи, я неправ?
Что я делаю неправильно? Дураки просят помочь им напечататься. Я им помогаю. Всё равно это дальше их домашних и знакомых никуда не уйдёт. Поиграются – и хватит. Всё пройдёт. А слёзы и душевная боль выплеснутся. Плевать, что эта писанина никому не нужна и ничего не стоит. Но им она помогает морально, а мне материально.
Что скажешь? Как думаешь?
– Я думаю, плюнь ты на этих горе-писак и иди в Интернет! Есть там такой Живой Журнал. Восемнадцать миллионов людей со всего мира пишут, общаются. Русскоязычных одних чуть ли не миллион. Не нравится тебе такой писака – не бери его во френды, не читай, выкидывай! Нервы сбережёшь!
– Ну да, ты скажешь! Я на таких вот мудачках-графоманах знаешь, как зарабатываю! А там что, в этом Интернете, разве заработаешь? Глупости всё это и потеря времени! Не уж, ты сам там парься, если делать нечего! А я принципиально буду с графоманами!
– Принципиально? Это что за принципы такие у тебя?
Он хитро посмотрел на меня.
Свысока.
Задрав подбородок.
Правда, без бороды.
И мы, помахав приветственно руками, разошлись по сторонам.
Каждый – в свою.
продолжение следует