Из моей книги "Повести, рассказы, истории"
предыдущее здесь:
http://artur-s.livejournal.com/5742377.html
...Хотя, наверное, вру.
Сгубил Моньку тот самый внутренний огонь, который и толкал его на всякую ерунду.
Первый раз его посадили за шантаж.
Он, гад, надел фуражку Водного института, в те времена этот институт считался военным или полувоенным, пришёл в какую-то кассу, показал какую-то бумажку и затребовал деньги.
Бабка, не будь дурой, тут же звякнула в милицию, те приехали, повязали его и засадили в кутузку на пару лет!
Отсидел, но не остепенился.
Познакомился с двумя малолетними девками, побаловался с ними, чего-то им не подарил или не дал, они снова сдали его в милицию за изнасилование!
Ему припаяли уже больший срок, который скостили через некоторое время, потому что выяснилось, что девки были целками и никто их не насиловал.
А выявил всё это адвокат, которого наняла Монькина мать, моя тётка, и вытащил дурака из тюряги.
Мне потом Монька говорил:
– Понимаешь, Старик, жизнь коротка, и всё в ней надо испробовать: и девок, как можно больше, и тюрьму, и вообще всё в жизни!
Я смотрел на него во все глаза и не врубался, зачем пробовать в жизни самое дно?
Кстати, он учился, делал в институтах курсовые работы, потом сидел в каталажке, потом снова учился, и между делом, драл девок без числа со страшной силой и в большом количестве!
Впервые я увидел его в этом деле ещё, считай, во младенчестве.
Было мне лет восемь-девять тогда.
А он старше меня на семь лет.
Зовёт меня как-то шёпотом Вовка, сосед, с которым мы дружили тогда.
Вовка был в моём возрасте, но мы прихватили ещё мою сестрёнку, которая младше нас на два года и ещё одного сопляка-соседа.
– Пошли, на Моньку посмотрим! – загадочно вращая полтинниками, шептал Вовка, – там, в садсталина Монька с девкой чего-то делает!
И мы, по-партизански ховаясь за всякие кусты и углы, подкрались к воротам садсталина и, вытянув шеи, стали заглядывать через решётку закрытых ворот. А ворота закрывались, потому что вход в сад Сталина был платный: тридцать копеек! Большие деньги!
Смотрим, а Монька сидит на рейчатой лавочке, а на коленях у него сидит здоровая деваха, и они целуются, едрёна мать!
Интересно же!
Потом смотрим, он стал заваливать её рядом с лавкой на траву! Мать честная! Она же его в два раза выше и шире!
Борец, – зашептали мы друг другу, – наверно он с ней борется!
И вдруг девка как заорёт!
Мама! – орёт, – мамочка!
Вспомнила маму, называется.
Монька вскочил с неё и давай дёру, подтягивая штаны. Испугался, что милиция на крики прибежит.
Мы испугались ещё больше, и как прыснули в разные стороны! Тоже страшно стало. Чего это девка разоралась, а Монька побежал? Детские наши мозги не могли переварить визуальную информацию, не подкреплённую жизненным опытом!
А потом мы увидели, как он перемахнул через деревянный забор, которым был огорожен сад и, лыбясь на всё лицо, пошёл, как ни в чём не бывало!
Деваха, отряхнувшись, подалась на выход. Помню, мы долго обсуждали это событие, не врубаясь в тонкости происшествия – опыта не хватило!
– Как ты всё это помнишь? – удивился Друг, – я своё детство помню только с пятого класса, когда меня оставили на второй год за хроническую неуспеваемость… по-моему, по физкультуре, хе-хе.
– Да. Помню многое. Например, как Монька возвращался в одних трусах из этого садсталина поздним вечером, и неоднократно.
Это когда он пристрастился к биллиарду.
Был там такой ас по фамилии Шахнович.
Тоже из наших.
Лузы трещали по швам только так, когда Шахнович был в ударе!
А играли там за деньги.
Так вот этот ас всех обдирал с ужасающей силой!
А Монька что? Денег никогда у него не было, он тогда уже пристрастился к спиртному, где-то стащит, где-то украдёт, а где-то сворует! А зачастую играл на одежду, на раздевание – вот и припирался домой в неглиже.
А пил он всё подряд.
Были деньги – пил водку, не было денег – пил всё, что льётся и всё, что мокрое. Агдам и портвейн, сивуху и брагу, денатурат и одеколон. Алкаш получился из него страшный!
А отчего?
Характер такой.
Шустрый, энергичный. Ну, а потом, конечно, привычка и последующий алкоголизм, а это уже болезнь, и её не вылечишь, что бы там ни говорили.
– Вообще-то удивительно, что еврей – и такой алкаш, – я вставился в плавную речь Старика, – говорят, что в нас есть какой-то ген, который супротивничает приёму алкоголя, и потому мы считаемся непьющим народом. А оно вон как бывает! К слову, Друг, подлей-ка, пожалуйста, вон из той бутыли, там окраска симпатичная…
– Вот, вот, – желчно сказал Старик, щурясь, – все вы такие… с генами… с шапокляками… пьяницы жалкие!
– Ладно, – мне не хотелось спорить, – ты лучше про Моньку трави дальше.
– А что про него травить? Так и прожил никчёмно свою жизнь. Всё, видишь ли, ему надо было познать. Грязь всякую.
А когда я уезжал в Израиль, он пришёл ко мне пьяный, у меня ещё поддал, и спрашивает:
– Ты зачем туда едешь? Тебе ведь и здесь хорошо, ты начальник, жена у тебя тоже начальник, чего ты ищешь? Зачем?
Вижу, искренне спрашивает. Интересуется.
Я тогда ничего ему не ответил.
Зато потом, когда стал отсюда фотографии посылать, да и не только из Израиля, а и из Италии, Франции, Штатов и прочих Европ, мне сказали, что он прибегал смотреть.
И долго смотрел…
Там ведь, в России, до сих пор многие дальше своего города ничего не видели, нигде не бывали, и не увидят, и не побывают…
Где-то промелькнула цифра: семьдесят процентов россиян никогда не были ни в одной стране мира, кроме России!
Это сейчас, когда мир открыт - езжай не хочу....сидят на цепи и гавкают на всех подряд: кругом враги! америкосы - пендосы, гейропейцы, грузинцы-украинцы...а в глаза-то никого, кроме своих дружбанов-пьянчуг и не видели. Эх. Да ладно, ну их в жопу!
Вот и он, видимо, это хорошо понимал.
Сколько раз я звал его сюда, хотя бы в гости, хотя бы одним глазком посмотреть на другую жизнь, на другую страну!
Нет. Боялся двинуть жопой!
Эх. Что за люди? Всё, говорил, надо попробовать: и тюрьму, и девок, и водку. Дурак, прости меня господи!
А когда появилась возможность действительно посмотреть на другой мир – ни хрена!
Спрятался в скорлупу и снова пьянь и срань!
Тьфу!
Вот и получается, что повидал он много, но всё по дну жизни лазил. Ему было интересно, видишь ли.
Даже в армии Советской он побывал.
Мне рассказал только один эпизод из своей армейской жизни. Кто-то там обозвал его жидом. Дело было в сортире. Знаете армейские сортиры? Это длинный деревянный барак с дырками в полу, и там все сидят в орлиных позах, курят и беседуют за жизнь. Так вот в такой ситуации какой-то чмо и обозвал его. Монька встал с очка, даже не натянув штаны, подошёл и пряжкой армейского ремня вмазал уроду по хлебалу! Тот так и сел на обосранные доски.
И никто из орлов на дырках слова не сказал, ни в укор, ни в поддержку.
Больше его не обзывали, вроде бы.
За рассказами мы и не заметили, как умяли всё, что было на столе.
Расплатились и вышли на воздух.
Прошлись вдоль по длинному пирсу мимо множества яхт, вплоть до причала прогулочных теплоходов.
Вокруг было благолепие и красота.
Море слегка шуршало лёгким прибоем, народ галдел под сурдинку ровным гулом, жара пошла на спад, и жизнь казала нам свой фасад, оставив изнанку другим.
– Вот ведь до чего доходил покойник, – продолжил Старик, – попросил он однажды сделать небольшой проект для своего цирка. Какой-то небольшой механизм для арены. Я, говорит, под это дело уже насчёт денег договорился. Подзаработаешь немного.
Ну, сделал я ему этот проект, с расчётами, всё, как положено. Отдал. А он мне:
– Ну, зачем тебе эти деньги? Ты ведь начальник, хорошо зашибаешь. Отдай их мне, а я их пропью, всё толк будет!
Вот не пойму я таких людей.
Хотя… Больные они, алкаши эти.
Никто и ничто не поможет. Так и помер, всё нутро себе сжёг.
Эх.
Нехорошо я что-то про покойника всё же. Не надо бы.
Он ведь успокоился только перед самой смертью. С сердцем у него были проблемы. И вот, когда вызванные медики несколько часов пытались завести заглохающий его мотор, он сказал: " Не мучьте меня. Дайте спокойно умереть!"
Это были его последние слова.
Мы помолчали.
Пора было и возвращаться по домам.
Но настроение было грустным.
Дух добряка, беспутника, пьяницы и заблудившегося в жизни Моньки витал рядом.
– Да. Жаль, не доехал он до наших мест, – сказал Друг, – может быть, здесь он бы смог преодолеть себя? Измениться. Хотя я таких случаев практически не знаю.
На стену крепости, мимо которой мы снова прошли, взобрался тот же мальчишка-араб и, взмахнув руками, камнем бросился вниз. Или ласточкой?
Подставляя вновь и вновь свою дурную голову под секиру судьбы.
Машина рванула с места, оставив позади крепость Акко с её историей и воспоминаниями Старика о заблудившейся в этом мире душе.
Может быть, он и сейчас грустит там, наверху?
А может быть, нас жалеет?
Мы-то ведь не прошли на Земле то, через что он прошёл.
Он ведь был уверен, что всё попробовал: и девок, как можно больше, и тюрьму, и вообще всё в жизни!
Может быть…