(Рассказ Бывалого).
"У сильного всегда бессильный виноват" – сказал дед Крылов.
И помер, объевшись.
Не просто так помер, а потому что был неправ.
У бессильного всегда виноват сильный! – это Я сказал.
Запомните.
Слабый человек всегда ищет виновного в своей слабости.
Все вокруг виновны в том, что он слаб. Все, кроме него самого.
К чему это я?
А вот к чему.
Было это в незабываемом одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году, когда всё разваливалось и рассыпалось в Союзе
После раскола научно-исследовательского института, в просторечии – НИИ, где я служил руководителем крупного, на девяносто человек, отдела, мне было предложено разделить свой отдел на две части.
Причём одна из них должна была присоединиться к научно-производственному объединению одного Главка, а вторая, сами понимаете, к другому объединению другого Главка.
Я отказался это сделать, заявив начальству, что невозможно разделить ядро отдела надвое!
– Это не ядерная физика, – внаглую заявил я, – тут ядро не делится!
Меня не поняли, глянули глубоко в мои глаза и сказали:
– Завтра принесите два штатных расписания. Два отдела! Утром. К девяти часам!
В восемь тридцать утра назавтра я принёс заявление об увольнении.
В ходе кратковременной недружелюбной беседы я сообщил, что раздел моего отдела – есть не что иное, как краеугольный камень скорого развала НИИ на мелкие осколки и обломки.
Как в воду глядел.
Институт развалился полностью через четыре-пять лет.
Такие были времена.
А о том, что после увольнения из института меня пригласил Главный инженер Некоей Железной Дороги на работу.
Как раз в том же злосчастном году был выпущен циркуляр в Министерстве путей сообщения о создании в срочном порядке на всех железных дорогах страны специальных конструкторско-технологических бюро СКТБ для быстрого создания новой техники в отрасли.
Старая ветшала и разваливалась.
Нужны были нестандартные решения и немедленное создание новейших машин и агрегатов.
Иначе случилось бы то же самое, что и в других отраслях, где разваливались целые заводы и промышленные предприятия.
Я пришёл.
Рассказал целому форуму людей в синих форменных кителях с погонами, усыпанными крупными звёздами железнодорожных начальников, о том, о сём, о новых веяниях и новых идеях с выходом на новые разработки.
Сказал, что за мной стоит мощный коллектив инженеров и конструкторов, готовых немедленно включиться в работу.
Главный инженер, погоны которого имели самые большие звёзды, сообщил своим соратникам, что я способен выдавать смелые и нестандартные решения.
Все сказали "ура" и разошлись.
А я начал работу в качестве Главного Конструктора.
Надо отметить, что железная дорога в Союзе – это огромное предприятие с сотнями тысяч работников.
Но предприятие, запущенное до ужаса.
Нужна была новая техника.
Проблема заключалась в том, что инженерно-технический состав, занимавшийся конструкторскими разработками, был слабый и состоял, в основном, за некоторым исключением, из второстепенных техников, работавших там по нескольку десятков лет на допотопном уровне.
Но беда была даже не в этом.
А в том, что эти ребята считали себя железнодорожной элитой и чрезвычайно ревниво относились к инновациям, в том числе, и к новым сотрудникам.
А я привёл за собой с десяток мощных инженеров, за плечами каждого из которых были крупные разработки и серьёзные изобретения.
Нас сходу приняли в штыки!
Серая масса этой самой элиты, состоявшая из недоучек, бывших профсоюзных и партийных деятелей мелкого масштаба, выделила из своей среды вожака в лице отморозка.
Отморозку было чуть за пятьдесят.
Он был техником-электриком второй категории.
Имел три золотых коронки во рту, зычный голос и хромал на одну ногу.
Кроме того, он был профоргом нашей конторы, причём сразу при первом знакомстве становилось очевидным, что человек рождён профсоюзным работником!
Пена изо рта появлялась у него, как у собаки Павлова, немедленно при первом упоминании о защите прав трудящихся!
Рефлекс такой.
Только попытаешься ущемить права какого-нибудь трудящегося по поводу невыхода последнего на работу после глубокого запоя или другого уважительного повода, как у защитника трудящихся от глубокого негодования в мой адрес белели глаза, тряслись руки и челюсть, пузырьки пены красиво обрамляли тонкие губы, пять волосков гибко свешивались с крупной лысины.
И он выдавал спич!
Изобличал тупое начальство, припоминал аналогии, изрыгал проклятия в адрес зажимщиков пролетариата.
Публика с радостью поддерживала своего лидера.
Да.
Надо было глянуть на эту публику.
Какими судьбами эти несчастные собрались вместе?
Забитые люди, каждый из которых обладал не менее, чем одним внешним дефектом, типа обожжённой щеки, кривой фигуры, безобразных крупно-диоптрических очков на пучеглазом лице и прочее, и прочее.
То, что называется, паноптикум.
Или зверинец.
По какому принципу был собран данный коллектив – непонятно, но было ясно, что здесь собрались униженные и оскорблённые люди.
И бог дал им защитничка в лице упомянутого не к ночи Ивана Андреевича. А он уж защищал их с пылом Робеспьера и мощью Дантона!
Защищал от всего и от всех.
Прежде всего, от происков вновь прибывших и их руководителя, то есть, меня!
А потому, все удары сыпались именно на меня, болезного!
Работа была не в счёт!
Она шла между делом.
Главное – это было подготовиться к профсоюзному собранию, на котором, кипя и разрываясь от внутренней энергии, вставал Хромой, как его любовно называли сторонники, и выдавал спич!
Боже, как красиво он говорил!
Начало речи уходило корнями к пролетарской революции, затем плавно переходило в краткое, на полчаса, описание нынешнего международного положения Союза на мировой арене, после чего тезисно выдавался собственно случай: пьянка либо прогул, а уж затем профбосс, к радости собравшихся, обрушивался с гневным панегириком на Главного Конструктора, приведшего невесть откуда пришельцев – не железнодорожников, ничего не смыслящих в сложнейшей специфике путевого хозяйства, не говоря уже о хозяйстве грузовом и службе движения поездов по необъятной магистрали!
Ух.
Как это звучало!
Песня.
Ну, просто песня!
Интересен сам факт повторения под копирку речей профсоюзного кликуши: отработанные за советские семьдесят лет догмы долбали головы сотрудников коллектива, привыкшим к таким речам, подобно каплям дождя в птичнике, а именно, – как с гуся вода!
Дождь покапал – и прошёл…
Но осадок оставался!
А в выпавшем осадке всегда находились в виде грязи вновь прибывшие сотрудники, самим своим присутствием отравлявшие тихую, спокойную, дремливую, безмозглую атмосферу, застоявшуюся в фирме.
Я требовал выполнения проектов на современном уровне.
Но они же не знали этого уровня….
Я устроил им учёбу.
Сотрудники, приведённые мною из института, тратили своё время на обучение, контроль и прочую помощь коренному населению, но это лишь возбуждало негативные чувства, вплоть до ненависти.
Разбередили мы болото!
И пошла вонь!
Эта публика втянула в борьбу кадровых железнодорожников из вышестоящей организации, а именно, из Управления дороги.
Те, раздираемые всё возрастающей гласностью, доведшей почти до рукопашной, с одной стороны, и осознанием необходимости осушить вонючее болото, с другой, метались от одного собрания к другому, туша пожары и заливая их водой успокоительных речей.
Пошла веселуха!
К тому времени кончились продукты в магазинах, утренние очереди за молоком и колбасой количественно превысили московские очереди к Мавзолею вождя.
Народ попёр из рядов компартии.
И в первых рядах бегущих можно было легко выявить как самого лидера балбесов, хромающего с партбилетом на выброс, так и его сподвижников.
Мне было легко и смешно, так как я не мог выйти из рядов, в которых никогда не состоял.
Но сумятица и неразбериха в хилых мозгах этих недоумков не уменьшалась, а только разгоралась.
Вся вина за происходящее была возложена их плюгавым лидером на вновь влившееся пополнение из института.
Все грехи вешались на нас.
Правда, это происходило только на профсобраниях, которые стали проводиться всё чаще.
В рабочее же время я установил железную дисциплину и порядок.
Дела в конторе пошли веселее с технической точки зрения.
Бюро резко стало набирать обороты, хотя палки в колёса в виде бурных профсоюзных собраний продолжали ломать темп.
Эпилог.
Я уехал из страны.
Бюро перешло на хозрасчёт, при этом вклад каждого сразу стал очевиден.
Хромой притих, в поте лица стараясь наработать себе на кусок хлеба.
Его подопечные, видя такое дело, от него отвернулись и тоже поутихли, не отрывая носа от бумаг.
Поскольку Главный Раздражитель покинул контору, всё стало утихать и рассасываться.
Вначале уволили Хромого, как систематически заваливающего план.
Потом кое-кого из его сподвижников.
Сотрудники, которых я привёл с собой, смогли, наконец, работать с полной отдачей.
Дела пошли хорошо.
Но я узнавал об этом спорадически, без особого интереса, который постепенно пропал совсем.
Потому что новая бурная жизнь в новой стране вовлекла меня в свой водоворот и вытеснила из памяти мелкие пакости несчастных слабаков.
Бог им судья.