предыдущее здесь:
http://artur-s.livejournal.com/3628784.html
- Дока! Твоя очередь!
– Я расскажу вам про Алика Курбацкого, но прежде я предлагаю малость размяться на воздухе. Мы ещё вернёмся сюда.
Во-первых, нам ещё не всё принесли, а во-вторых, мы сможем повторить всё по-новой, так как я пока что не наелся.
Мы вышли из ресторанчика.
На смотровой площадке толпились люди.
Махали руками, в восторге тыкали в сторону моря, отмечая возгласами то его гладь, то его цвет, то пограничные катера, то корабли, идущие в страну под разными флагами.
Слышалось много русской речи с характерными "мать честная", что говорило в пользу отмены международных виз и увеличения численности поголовья туристов.
Природа в округе благоухала и переливалась красками спектра согласно "Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан".
Причём фиолетовыми становились, в том числе, и наши носы, не столько от выпитого, сколько от вечерней прохлады, вкупе с порывистым ветерком, крепчающим с каждой минутой.
Солнце быстро скатывалось с небосвода в сторону моря.
Мы медленно пошли в сторону границы.
За воротами ходили солдаты, двигались военные джипы, всё сурово и строго.
Там, дальше, начиналась чужая жизнь, была чужая страна.
Повернув назад, мы вошли в тепло кабака и сели за свой столик.
Тут уже была новая сервировка.
И мы пошли на третий круг.
– Так на чём я остановился?
А… Алик Курбацкий. Мама полячка, отец русский. Алик был похож на маму. Волнистые русые волосы, прямой нос, серые глаза и какая-то неуловимо-странная форма лица, говорившая о польском происхождении. Вы замечали, друзья, что у каждого народа своя форма лица? Вот возьмём…
– …нас…– со смехуёчком вставился Старик.
– Ну, с нами всё ясно, – Друг тоже осклабился. – Достаточно посмотреть журнал "Крокодил" времён недавно помершего столетнего… этого… как его…?
– Кукрыникса? – я тоже поддержал травлю.
– Борю Ефимова! – вспомнил Старик. – Вот уж, действительно, покойничек старался, дай бог ему … как это говорится… вечной памяти.
– Или вот взять китайцев, индейцев…
– …зулусов…
– ой, форму лица зулусов не упомню…
– Мужики, я правду говорю! У поляков свои скулы, лоб и ещё что-то неуловимое…
– Да ладно тебе, Дока, это же несущественно, а то я тебе покажу фотографии, допустим, тех же Путина и Брежнева или, наоборот, Никсона и Клинтона. Что общего в одном народе?
– Всё! О расах не буду.
Короче.
Алик был отличный парень. Мы с ним сблизились на почве Ильфа и Петрова. Оба знали Стулья и Телёнка практически наизусть! Я вам как-то уже рассказывал, что к нам в институт приехал однажды из Москвы артист Забыл Фамилию, а приехал он читать нам, студентам, Ильфа.
Мы с Аликом потёрли руки и сели на передние столы с целью поправлять артиста, когда он начнёт пропускать абзацы и слова.
Но тот не подкачал! Пёр по тексту не хуже нас, слово в слово!
И вообще Алик был парень першего класса. Толковый мужик. Он потом ушёл с третьего курса в университет, изучал гидродинамику, защитился под руководством академика Лаврентьева, если память не изменяет, ну а потом пропал из моего поля зрения.
Так вот, чего я его вспомнил.
Вы помните, естественно, порочную практику советской власти затыкать дыры в народном хозяйстве бесплатным трудом школьников, рабочих и студентов, посылая нас в колхозы и прочие совхозы.
И вот, после первого курса загремели мы всей нашей группой, чуть ли не всем факультетом, в какой-то дремучий колхоз.
Не упомню профиля этого коллективного бесхозного хозяйства, но это было что-то картофельно-кукурузно-зерновое.
Зато помню обстановочку там.
Во-первых, грязь!
Не то, что по колено, а по самые по яйца.
И эту самую грязюку мы тащили на сапогах прямо в хату, куда нас вчетвером засунули! Утлая избушка, пара комнат, в одной хозяйка, а в другой – мы вчетвером. Спали на полатях! От потолка зазор полметра. И мы там куковали ночами.
Фантастика! Романтика.
В восемнадцать лет это было даже интересно.
Третьим был молчун и тихоня, безобидный Мастер. Почему мы звали его так – не помню. А четвёртый – Женька Патрин. Белобрысый белобровец, злобный и хулиганистый двоечник.
Его потом выкинули из института со второго курса за неуспеваемость, задиристость и за два привода в милицию.
И вот, помню, лежим мы с Аликом на полатях, уставшие и обалдевшие от полевых работ. Мастер и Женька внизу, за столиком в карты режутся. В очко.
Потом вдруг Женька разворачивается и – хлесь! – бьёт Мастера кулаком в нос!
Я заорал и приготовился прыгать вниз с полатей.
Женька подскакивает и как зашипит на меня:
– Ж-ж-ж-ж-ж…сиди там! Жжжжж…
Ясное дело, хотел сказать "жид", но побоялся. Я и сейчас не слабак, а в те поры был накачанным, потому как спортом увлекался.
Я поднял, было, ногу, чтобы врезать сверху ему в зубы, но тут взвился Алик:
– Э-э-э, Женька! Уйди отсюда! Дока тебе пасть порвёт! Мастер, хватай Женьку снизу, а я Доку тут подержу! Они же сейчас поубивают друг друга! Э-э-э! Женька! Мастер! Дока!
В общем, разнял нас он кое-как.
А на следующий день мне и говорит:
– Да. Трудно нам придётся в Союзе нерушимом. Похоже, надо мне дёргать в Польшу, а тебе в Израиль. Не устаканится здесь никогда эта межнациональная свистопляска. Каждый должен жить среди своего народа, чтобы не получать в морду оскорбления!
Так что я думаю, друзья, что Алик сейчас где-нибудь в Польше.
Он оказался провидцем.
Я с вами.
Здесь. В своей стране. Среди своих.
А вот за это надо дёрнуть по полной!
Даже мне, вашему верному шофёру, придётся вздрогнуть за такое дело!
Лехаим!
За мудрого поляка Алика!
Где бы он ни был!
Мы помолчали.
Потом посмотрели друг на друга и так же молча приподняли рюмки.
Прямо перед нами через стекло ресторанчика осеннее солнце опускалось на дугу горизонта там, за морем.
Слева извилистой кривой уходила в закат береговая линия.
Справа от нас железным стуком хлопали ворота в Ливан.
А за нашей спиной, в светлой дымке нашей памяти, смотрели на нас молодые Серёга Хромой на своей деревяшке, спокойный и уравновешенный Витя Жарков и умница-поляк Алик Курбацкий.
Привет вам, ребята.
Где вы сейчас?