Из моей книги "Восхождение"
Книга Вторая. Глава первая
Кафе «Привокзалье» было полупустым даже вечерами, так как оно недавно открылось, и горожане еще не знали о нем, но кормили здесь вкусно и обильно, вероятно из рекламных соображений.
Официантка приняла заказ и ушла, оглядываясь на симпатичную пару, гармонично дополняющую друг друга: она в красивом белом платье, обтягивающем стройную, чуть полноватую фигуру, он – в темном костюме и белой рубашке с модным галстуком.
Хоть сейчас в ЗАГС, подумала официантка, прикинув, что супруги бы вели себя иначе, не так скованно, да и не глядели бы друг на друга такими влюбленными глазами, как эти двое.
– Так что это за система у вас, Светлана? Если нет возражений, давайте без отчеств и на ты?
– Давай, – без жеманства ответила она, – тем более, мы ведь сейчас в неофициальной обстановке.
– То есть, натуральный брудершафт?
– Он самый!
Улыбнувшись, они долго смотрели в глаза друг другу, потом Давид взял ее за руку и долго держал, рассматривая нежную кожу, пальцы с длинными, аккуратно обработанными ногтями с прозрачным маникюром.
От руки шел запах тонких духов и еще какая-то энергия, которую он ощущал почти физически, а точнее, метафизически, как ему подумалось.
Ей тоже было хорошо. Тихо и тепло, как между ладонями, вспомнила Светлана чеховскую фразу.
– Система не моя, а общеизвестная: хочешь отделаться от наваждения – хлебни его большой дозой! Переспать с ней надо было, товарищ! Враз отбило бы не только наваждение, но и желание встречаться вообще!
– Пробовал, ни черта не получилось, только тоску и страх навеяло.
– То есть как это?
– А так. Это было, когда она приехала из Иркутска, где работала пять лет по распределению. Ей было под тридцать, и пора бы замуж, но то ли она была слишком разборчива, то ли не брал ее никто, но факт – незамужняя! А у меня уже сынок подрастал!
Я ведь эту вашу методику тоже знал и решил попытать счастья. Пригласил ее в кабак, думал то да се, выпью, запьянею, да и под пьяную лавочку забуду про потные подмышки, жирные формы, кожу в вечных пупырышках и черные волоски на руках...
– Да-а-а, разрисовал ты ее как Репин!...
– А заодно, думаю, забуду про все свои комплексы, хватит, уговаривал я себя, стар я уже для детских игр! Мне было под тридцать тоже, мы ведь с ней одногодки. Но как только увидел ее усмехающееся лицо с большими умными, издевательски–насмешливыми глазами, почувствовал себя снова беспомощным, жалким и неуклюжим!
Мы что-то выпили, потом я пригласил ее танцевать, и в танце попытался прижаться к ней – она не отталкивала, как раньше, поцеловал в щеку – она стерпела. Но мое внутреннее напряжение, даже сопротивление, и холодное оцепенение не оставляло меня ни на минуту. Никакого удовольствия: ее женские чары не действовали, увязая в моем ледяном одеревенении.
Я изо всех сил пытался расшевелить себя и ее – я ведь был уже опытным мужчиной!
Я гладил ее руки и колени, касался груди – ноль эмоций!
Как будто я гладил скульптуру!
Она терпеливо выносила все мои неуклюжие попытки расшевелиться, она же умная женщина!
Я довел ее до дверей квартиры и ушел.
За весь вечер Лера произнесла несколько общих фраз и ничего существенного. Она просто ждала, что будет. Нельзя сказать, что ничего не произошло в этот вечер. Произошло!
Я окончательно понял, что мы никогда не сможем быть вместе. Ни-ко-гда! Нет искры! Нет пошлого, рядового, естественного физиологического желания спать с ней! Нету! А это означало, что эта странная, убивающая меня связь, которую я не в силах разорвать, будет так же томительно продолжаться, двигаясь непонятно куда! Я запутался окончательно – выхода не было!
Потом мы встречались мимоходом, на бегу, но ни разу не вспоминали это томительное свидание.
Все было ясно.
Вскоре она вышла замуж за симпатичного басовитого техника из заводского цеха, учившегося на заочном отделении экономического факультета.
Слабая обида и полное понимание того, что женщине в тридцать лет надо выходить замуж уже почти за кого попало – такой была моя реакция на это замужество.
И еще – слабая надежда, что уж теперь-то я ее забуду, и уйдет от меня наваждение, даст, наконец, жить спокойно, без сновидений наяву.
Официантка, наконец, принесла заказ: бутылку красного вина, салат из огурцов и помидоров и две порции гуляша. Все враз.
– Скажите, а фрукты у вас есть? – спросил с надеждой Давид, – к вину...
– Не завезли сегодня еще, может огурчиков соленых?
– Это к вину-то?
– Ну, извините, – и, рассерженная, ушла, бурча про себя: – дома надо сидеть, с женой, а не таскаться по кабакам с бабами, да еще фруктов ему захотелося...
– Давай за встречу и за нас!- произнес Давид первый тост.
В его глазах она прочитала и боль от рассказанного, и благодарность за ее внимание, и еще – мужской напор, которого ожидает каждая женщина при свидании с желанным мужчиной.
– Ну, хорошо, все это интересно, но как ты связал это с болезнью?
– Да это связано напрямую! Чтобы уйти от мыслей о Лере, постоянно преследовавших меня, я старался загрузить голову так, чтобы в ней просто не оставалось места для них! Я просто изнурял себя работой, и находился в постоянном, неослабевающем напряжении, не давал себе отдыха даже в выходные дни, и фактически сознательно загонял себя в могилу, не видя выхода в семейной жизни с нелюбимой женой и постоянно мерещившейся Лерой!
Надо вот что еще сказать.
Зачастую, работая над статьей или изобретением – в части описания его и самой формулы изобретения, которая должна быть очень точна, я замечал, что подхожу в мозговом напряжении к некоей грани!
Голова не то, чтобы болела, а как бы раздувалась изнутри, а я, преодолевая усталость и напряжение, заставлял ее продолжать работать.
Так вот, сидим мы с Буренковым, это мой бывший начальник, сейчас он уже на пенсии, сидим в воскресенье у меня дома и составляем формулу очередного изобретения.
То есть, я ломаю голову, подыскивая точное определение, а он, не особо напрягаясь, направляет работу негра в определенное русло! Да еще подначивает: «нет, ищи слово, надо точнее! Давай еще прикинем, давай, давай!»
Я и давал! Не спавший толком в течение последнего года, замотанный своими комплексами, да еще ослабленный, спасибо жене моей, авитаминозом, – я сломался.
В некий момент я вдруг почувствовал, что в голове у меня что-то лопнуло, на несколько секунд я потерял сознание, сидя на стуле, потом в глазах все потемнело, меня закачало.
Видимо, Буренков заметил, что со мной что-то не в порядке, встал, объявил перерыв и ушел домой.
Я лег.
Все кружилось и ехало в звенящем мозгу. К ночи стало хуже, утром еле добрался до поликлиники, где мне вкололи витамин бэ шесть и отправили домой.
А через несколько дней ночью почувствовал, что умираю: это были ощущения крайней слабости, полной отрешенности от всего внешнего, давящая тяжесть в груди, руки и ноги отказывались двигаться.
К утру на скорой помощи я попал в больницу, дальше – пункции, анализы, дикие головные боли, а в голове одна мысль: конец жизни, тридцать два года, с Лерой покончено, что я успел сделать?
Давид замолчал.
У Светланы в глазах стояли слезы.
– Что-то мы болтаем, а гуляш остыл, – грустно сказал он, – так я и не пойму, что это было со мной? Любовь? Да разве это любовь? – это болезнь, а?
– Самое главное – это: что ты чувствуешь к Лере сейчас?
– Минимум шесть лет ушло у меня на то, чтобы частично справиться с болезнью и начать загружать мозг по-прежнему, стойкая бессонница мучает до сих пор, в больницах я валяюсь каждые два года, и это результат этого чувства, не знаю, как уж его назвать. Конечно, сюда добавляется жена и надоевшая работа, но, в общем, я плохо отношусь ко всему этому, ну их, не будем о грустном!
Давай лучше вспеним бокалы и вздрогнем за перемены в нашей жизни! В наших жизнях! Разболтался я что-то. Расскажи лучше ты о себе, я ведь почти ничего не знаю о тебе, а пора бы уж!
Между тем, кафе наполнялось народом, и, по мере наполнения, усиливался шум, откуда-то полилась музыка, две пары танцевали, то и дело задевая за спинки стульев и за столы своими желающими свободы телесами, а свободы не было, а было узкое помещение, и были громкие голоса, и было ощущение, что на сегодня интим кончился, а начиналось народное гуляние.
– Давай в другой раз,- сказала Света,- шумновато здесь и людно, доедай свой холодный гуляш и зови официантку.
На улице было прохладно и темно.
Редкие фонари желтым светом пытались осветить опустевшую улицу, но, увы, это им не удавалось.
Через каждые пять метров шли полуосвещенные участки, и Давиду приходилось, держа Светлану под руку, осторожно прижимать ее к себе, отворачивая от колдобин в прохудившемся за долгие годы безремонтья асфальте, да от лужиц, образовавшихся от невесть когда успевшего пролиться дождя.
Ему казалось, что они провели в кафе лишь несколько минут.
Вероятно, на углу была уж очень большая лужа, потому что он прижал сильнее ее руку, потом развернул Свету к себе и нежно прижался губами к щеке, вдыхая аромат молодого женского тела с опьяняющим запахом духов.
Она закрыла глаза и почувствовала, как закружилась голова и дрогнули ноги, а тело охватила дурманящая легкость, и его нежность передалась ей, и они долго стояли так, прижавшись, два человека, две души, две половинки, понявшие вдруг, что нашли друг друга, но что все это хрупко и тонко, и ненадежно пока что!