Из моей серии ЖЗЛ
Предисловие.
Может быть, это автобиографическое. Может быть.
Может быть, это автобиографическое, но сдвинутое по времени.
Может быть, это вообще не моё автобиографическое.
Может быть. Всё может быть.
Но разве это так важно?
Как правило, в своих рассказах я изменяю фамилии и имена героев.
В данном случае эта практика отменяется.
Журенков Вячеслав Константинович умер несколько лет назад в весьма почтенном возрасте.
Пусть это повествование будет памятью о нём.
Вместе с одним из московских заводов он был эвакуирован во время войны в Сибирь.
Энский авиационный завод, куда попал молодой техник, работал на войну практически круглосуточно.
И парень вкалывал изо всех сил.
Обладая острым умом и творческим потенциалом, Слава быстро поднимался по служебной лестнице, чему способствовали и его личные данные: огромный рост под два метра, мощный баритон, временами переходящий в гремящий бас, и искромётный юмор, не щадящий противника в споре.
За несколько лет он продвинулся до заместителя начальника цеха, потом – зам.нач. отдела, потом стал начальником одного из ведущих отделов огромного, к тому времени, завода.
Но творческая жилка, а точнее, жила, а если быть совсем уж точным, жилища! не давала ему спокойно руководить бюрократической машиной в виде регулярного заводского отдела, и он искал работу поинтересней.
На предприятии был создан отдел новой техники.
Журенков перевёлся туда в качестве начальника конструкторского бюро в составе этого отдела.
– Вячеслав Константинович, ведь это понижение по службе! Что же вы так сплоховали? – спросил я его через пару месяцев работы рядом с ним.
– Ты, Дока, молод и неопытен пока что ещё! Но я из тебя сделаю человека с большой буквы К! – не ответил он прямо на поставленный вопрос.
– Что это за буква? – обиделся я, прикусив язык.
– К – это значит качество! Станешь около меня качественным человеком! И не дуйся на меня. Тебе сейчас сколько лет?
– Ну, двадцать три. А что?
– Вот видишь! А мне пятьдесят с гаком! Разницу чуешь?
– Разве дело в возрасте? Вот Лермонтов, например, или Пушкин…
– Ну, что я тебе говорил! Неразумен ты не по годам! Извини, конечно, я не со зла. Ты хороший парень, но тёмный, как три подвала, вместе взятые! Ты на меня не обижайся!
Я не злой. Я добрый. Но справедливый! Слушай меня, и будешь человеком хорошим и конструктором крепким, это я тебе обещаю!
Последней фразой он меня добил.
– Кстати, Дока, а чего это ты сегодня такой прифранчённый, да ещё и в кобеднешнем костюмчике? Вроде, день сегодня обычный, не Первого мая и не Пасха, а?
– День рождения у меня сегодня, – пробурчал я, набычившись.
– Поздравляю! И вот тебе от меня подарок. Начнёшь сегодня самостоятельную разработку. Подойдём к кульману!
Так у меня всё начиналось.
Но тут я хочу прерваться и коротко рассказать о своей первой работе на заводе, до встречи с Журенковым.
Сразу по окончании института я попал по распределению на этот авиазавод в цех изготовления оперения самолёта.
Оперение – это всякие закрылки, элероны, предкрылки, крылья, киль и прочее, без чего самолёт не может летать.
Это был шумный цех, здесь сверлили отверстия в обшивке и клепали заклёпки по этим отверстиям так громко, что голоса твоего не слышно, надо было кричать!
Уши закладывало, и рёв клепальных молотков был слышен на десятки метров от цеха.
Но поскольку я стал работать инженером-технологом, то и сидел на втором этаже в застеклённом помещении вместе с другими инженерами подальше от этого гула, хотя и здесь не было тихо.
Строгий начальник бюро поднимал крик по любому поводу.
Он был несдержан, этот начальник, временами буквально визжал на нас и пускал пену изо рта.
Противный мужичок был этот начальник. Ехидный очень.
Есть такие люди, которые вставляют подчинённым шпильку в задницу аж до самого горла по любому, даже незначительному поводу.
За каждым инженером был закреплён участок во главе с мастером, и почти каждый из этих мастеров был пожилым, бывалым, опытным человеком, практически без образования.
Опыт есть – образование не обязательно!
"Не телегу, чай, делаем, а самолёт! Полетит, куда он денется!" – говаривал мой мастер Толя Жудин, подмигивая и плюя сквозь жёлтые зубы.
В скобках замечу, что даже через много лет после работы на заводе я боялся летать на самолётах!
Видел, как они сооружаются.
Начальник цеха Михаил Павлович был тоже выходцем из таких мастеров, только он ещё закончил полугодовые курсы, в отличие от своих подчинённых.
Это был хороший человек, симпатичный, убелённый сединой, и с карими добрыми глазами.
– Дока, ну-ка позвони Васильичу, он чтой-то нынче на работу не вышел, сволочь! Наверно, всё чешет пыску своей Машке. Знаю я эту Машку. Хорошо знаю, хе-хе-хе…
Это был простой, как правда, мужик, карьеру которого делала его жена, бессменно бывшая секретаршей при нескольких директорах завода.
В цех я попал как раз при отработке нового изделия, как специфически выражались заводчане.
Это было интересно.
Молодость и задор, а также ощущение причастности к современной технике делали своё дело, и первые же три дня работы я не уходил домой, живя без отрыва от производства, так сказать.
Вкалывали все на совесть.
Михаил Палыч тоже домой не ходил, спал в своём кабинете на диванчике.
Часа в два ночи он приглашал меня в кабинет, молча показывал пальцем на стол. Я подходил, выпивал полстакана водки, закусывал куском хлеба с салом, после чего начальник говорил:
– А теперь иди работать! – и я шёл, гордясь собой и своей работой!
Аврал! – это было не просто слово, это было понятие, система, образ жизни!
Через полгода такой "системы по понятиям" мне всё надоело, и я пришёл к начальнику просить о переводе в какой-нибудь отдел, желательно творческий, желательно с повышением по службе, желательно…
Шеф попёр меня двумя словами:
– Иди, иди!...
Во второй заход он расширил лексикон:
– Иди отсюдова, штоб я тебя не видел. И не слышал! Ишь, ты. Мать твою.
Заходов было двенадцать. За полтора года. Пока я ему не надоел.
На моём заявлении о переводе во вновь созданный отдел новой техники он собственноручно начертал:
"Согласен. Как не жилает работать в цеху".
Держа в потной руке бумажку, я прискакал к Журенкову.
Он прочитал, хмыкнул, завизировал и сказал:
– Иди в отдел кадров, а потом я познакомлю тебя с коллективом.
Так я попал к этому человеку, с которым проработал бок-о-бок много лет!
Но здесь я просто обязан рассказать о коллективе.
Начну с начальника отдела новой техники.
Валерий Иванович был назначен на эту должность, вероятнее всего, по великой пьянке с начальством.
Он был добр, толст, лыс и плохо соображал в новой технике, потому что хорошо соображал на троих. Мог также и на четверых. Думаю, что на пятерых-шестерых он соображал не хуже. Во всяком случае, когда в разгар рабочего дня в огромном зале, унизанном кульманами с чертёжными досками, раздавался из какого-нибудь угла визг копировщицы, никто не сомневался: в конструкторский зал пожаловал начальник отдела под шефе!
Ну, положим, под шефе – это мягко сказано, потому что, выглянув из-за доски, можно было увидеть пьяную в дым рожу лысого начальника со слюной изо рта, свисающей на пиджак. Шеф щупал грудь девушки и широко улыбался рядом золотых и половиной ряда стальных зубов. Он был весел, ибо выбил, вероятно, из высокого начальства очередную премию или что-нибудь лично для себя, работающего в поте лица, как ему мерещилось по беспробудной пьянке.
Единственным оправданием такого поведения служило то, что с уходом на пенсию бывшего директора завода, очень строгого человека, новым директором был назначен сын одного из старых большевиков-ленинцев.
Причём, этот сын очень крепко пил коньяк.
Именно коньяк.
Водку он презирал.
Но, предварительно опрокинув бутыль армянского, новый выходил на трибуну какого-нибудь партактива или просто на трибуну, и красиво выступал.
Клеймил всех подряд, особенно выпивающих на рабочем месте.
Вероятно, отсюда всё и пошло!
Начальство пило коньяк и спирт, а простые рабочие - вермут и прочую бормотуху.
Рабочие остерегались пить водку в рабочее время, зная за этим напитком мощную ударную, сногсшибательную силу.
Это было ни к чему.
Всё же – авиация!
Всякое могло получиться после водки.
А вот от девяти до пятнадцати градусов алкоголя – это всегда пожалуйста, это дозволялось, не то, что официально, а так, с прищуром и подмаргиванием.
В результате дурного примера высокого начальства вечерами из рабочих раздевалок уборщица мешками выносила стеклотару на продажу, а руководители отделов после приёма вовнутрь коньячка или чистого спирта просто выходили в народ, лапали девок или просто засыпали на полу своего кабинета, как это случалось не однажды.
Дистанция между рабочим классом и руководством была большой, несмотря на пропаганду смычки пролетариата с прослойкой, то есть, интеллигенцией.
Так, если рабочие в раздевалках пили коллективно, то начальство иногда предпочитало некие затейливые формы алкоголизма, сочетания, так сказать, приятного с не менее приятным.
То вахтёры застукают часов в десять вечера начальника в его служебном кабинете не по моде одетого, а именно, в пиджаке, белой рубашке с галстуком, но без штанов и исподнего, соскальзывающего при крике "Отворить дверь, охрана!" с женщины в одних носочках; то пожилой начальник производства по жуткой пьяни пытается в порыве начальственной любви овладеть уборщицей тётей Валей, которой надо бежать к внукам с гостинцами; то ещё что-нибудь из этой серии служебных романов в извращённой форме.
Наш же начальник был вечно навеселе и ругал подчинённых за нерадивость и срыв планов новой техники.
Кстати, в отделе было бюро новой техники, которое так и называлось: БНТ.
Начальником бюро был колоритный мужчина по фамилии Дурасевич.
Не подумайте плохого, но это такая была у него фамилия.
А сам он был далеко не дурак!
Задача бюро заключалась в том, чтобы к концу месяца собирать со всех подразделений завода планы на следующий месяц, квартал и так далее.
Для этого надо было крепко засесть за телефон где-нибудь числа двадцать восьмого текущего месяца и звонить, звонить, звонить, как трамвай, пробирающийся через Смоленский рынок, по Ильфу.
А с первого числа и до двадцать седьмого можно было валять дурака, выпивать понемногу, ухаживать за дамами и делать транзисторные радиоприёмнички небольших размеров для последующей продажи их на местной барахолке с хорошим наваром, ибо все детали для приёмничка – они же бесплатные, потому что краденые на любимом предприятии, а продажа ведь ведётся за деньги, кто же этого не знает?
Поэтому наш Дурасевич имел бюро из трех человек, одним из которых был он сам, вторым – Вася, фамилию которого никто не помнил, но знал, что Вася лечит свой геморрой, садясь голым задом в тазик с ледяной водой, в результате чего он в конце концов так отморозил задницу, что крепко простыл всем организмом и слёг надолго в больницу.
Что делал Вася в бюро – было всеобщей загадкой, но все были уверены, что именно Васёк крал деталюхи из разных цехов для тех же радиоприёмничков, деля с шефом навар на барахолке.
Третьей была то ли женщина, то ли девушка с большим висячим носом и вечными соплями, высмаркиваемыми в гигантский кружевной платок с разными вышивками на нём.
Она тихо сидела напротив своего начальства и преданно смотрела на него влюблёнными глазами.
Ей было лет тридцать, ему – в районе пятидесяти с гаками, но он был слегка сед, аккуратно причесан над низким лбом, имел горбатый хищный нос и противный дребезжащий старческий голос.
Вероятно, любовь осенила их своим крылом, хотя у него была жена и трое детей, что по советским временам считалось большим достижением, но вероятно, отсюда же проистекала и страсть к радиолюбительству на предмет разжиться на пропитание для семьи и любовницы!
Да.
Это были благословенные времена, семидесятые годы, двадцатилетка правления мудрого вождя с широкими бровями, малоподвижными челюстями, вождя, нашпигованного личной медсестрой транквилизаторами, тормозящими речь, мысль и дела руководителя страны, спокойно съезжающей с генеральных линий своей партии и начавшей пить напропалую, беспробудно и беспощадно!
Кстати, к слову, сменивший Валерия Ивановича на его нелёгком посту некто Фёдор Иванович пил не меньше предшественника, а даже круче его, но, видимо, имел более крепкий организм и более мощную иммунную систему, ибо в кабинетном своём сейфике он хранил не только чистый спирт и коньяки, но также и шампанское, которое применял для охмурения сотрудниц тут же, прямо на рабочем месте, в самом стойле, так сказать.
Ладно.
Это всё же была, как говорится, надстройка отдела новой техники.
А мы вернёмся в трюм, в базис, в истинно мозговой центр корабля, туда, где сидел Журенков сотоварищи.
Естественно, главной энергетической зоной этого центра был Дед.
Так мы звали Вячеслава Константиновича, во-первых, по возрасту, ведь ему было под шестьдесят, а нам, работникам, которых он набрал, было, минимум двадцать три, а максимум, тридцать с небольшим.
Во-вторых, за его лысину.
Он облысел рано, и к тридцати восьми годам, как он говаривал, уже ходил с наголо обритой головой. Великолепной формы голова с высоким лбом, умными глазами и насмешливым ртом, при двухметровой фигуре, намертво укладывала женщин, практически теряющих дар речи вместе с сознанием, когда он обращал на них своё внимание!
Главным разработчиком было наше бюро механики и автоматизации, а приданными разработчиками были бюро электроники и автоматики, и бюро электропривода и силовых установок.
Дело в том, что отдел фактически был создан под одну суперзадачу: создать проект полностью автоматизированного цеха гальванических покрытий деталей самолёта!
Аналоги были в стране и за рубежом.
Но это были аналоги, не обеспечивавшие всех поставленных задач и главной из них: убрать из цеха вредного производства, загазованного испарениями кислот и щелочей, весь персонал!
Весь персонал!
Для чего надо было автоматизировать все операции по навеске, транспортировке, выдержке в гальванических ваннах строго по времени покрываемых деталей, и другие сопутствующие технологии.
Сразу было сказано: это многолетняя работа.
В случае выполнения Государственная премия СССР гарантирована!
Сразу же скажу: Госпремия была получена!
Персонально Лауреатами стали: заместитель министра, пара товарищей из Главка и директор завода.
Ни один из разработчиков не получил и рваного рубля из этой премии, потому что неча потакать быдлу. Быдло должно вкалывать!
Правда, для отмазки дали на всю ораву инженеров один орден "Знак почёта", на который выдвинули одну даму – электронщицу, одного мужика-электронщика и меня, грешного.
В результате, орден получил электронщик, который был неоднократно замечен в пьянке до потери пульса, в том числе, и во время работы.
Кстати, незадолго до получения ордена он, будучи в командировке, был доставлен в милицию города Киева за то, что в аэропорту Борисполь на глазах изумлённой публики в очень пьяном виде мочился прямо во вратах здания аэропорта!
Но это детали. Мелочи.
В отделе открытым текстом говорили, что меня зарубили по пятому пункту, женщину – за то, что в разнарядке, спущенной свыше, числился мужчина, и оставался один аэропортный зассанец, который, надо отдать ему должное, был всё же хорошим разработчиком.
Но это я чуть отвлёкся, забежав в будущее.
И мы стали работать.
Молодые и задорные, не знающие, что такое усталость, окрылённые мечтой о разработке великой техники, мы взялись за конструирование!
Мы – это:
Журенков – понятно: вождь и вдохновитель, великолепный руководитель и умнейший человек и инженер.
Про меня пока что не будем.
Очередь ещё не дошла.
Обо мне потом.
Рядом с Дедовым столом сидел Хеник Рыбак. Это был тридцатилетний лысоватый толстяк с одесским говорком и брызжущим чувством юмора.
Как только я впервые появился в отделе, первым ко мне подошёл Хеник, оглядел с ног до головы и спросил:
– А зачем тебе вот это?
– Как зачем? Это инженерный ромбик! Я – инженер!
– Ты не инженер. Ты мудак. Инженера должно быть видно по лицу, а не по ромбику. Сними.
И отошёл от меня к Вите Бруку.
Витя считался замом Деда.
Толковый парень, грамотный конструктор, он близоруко прищуривался и посмеивался надо мной, над Хеником, над Мишей Цейтлиным.
Он был ответственным за расчёты разрабатываемых механизмов и машин.
Расчётчик от бога.
Вскоре он ушёл на другой завод, где стал начальником крупного отдела в тридцать два года.
Миша был так себе.
Ни рыба, ни мясо. Единственно, чем он выделялся, была его внешность. Затурканный еврей, как говорится, тихий мальчик без особых талантов.
Вскоре он уехал в свой Харьков.
Оригинальным был Олег Сидоров.
Непропорционально сложенный, больной кретинизмом – что-то там с суставами – он был блестящим инженером, вскоре ушёл в институт, в двадцать семь лет защитил кандидатскую диссертацию, стал доцентом. Потом стал профессором, доктором наук, зав. кафедрой. Но, несмотря на фамилию, запросто мог бы репатриироваться в Израиль по закону о возвращении, потому что мама его была чистокровной еврейкой.
Так что, Деда можно было запросто брать за жабры за создание сионистского КБ, хе-хе!
Национальный вопрос Деда не колыхал.
Есть башка на плечах - значит работай! Нет - вали отсюда к чертям!
Дед был настоящим инженером и настоящим русским человеком, ненавидящим всякие проявления ксенофобии, антисемитизма и прочих пакостей.
Были у нас в КБ украинцы, татары и конечно, русские, такие, как Юра Лисунов.
Юра Лисунов разработал первый вариант подвесного робота для нашего проекта.
В те времена слово "робот" ещё не вошло в технику, и наши роботы назывались автооператорами, хотя выполняли все функции транспортных роботов для перемещения обрабатываемых деталей по задаваемым программам.
Лисунов вскоре тоже покинул проект, вместе с Хеником.
Куда они девались – не знаю.
Журенков стал набирать новых людей, и через какие-то полгода я оказался одним из
старожилов бюро.
Конструкторов-механиков за всё время разработки этого комплекса было от пяти до семи человек, плюс человек шесть-семь электронщиков и программистов, да плюс пять-шесть электроавтоматчиков – вот и вся команда, разработавшая и внедрившая в производство роботизированный цех гальванопокрытий.
Но вначале произошёл случай, изменивший мою карьеру, а точнее, давший ей мощный импульс.
Мне предложили съездить в командировку на месяц в Куйбышев, Саратов и Энгельс.
Предложил комитет комсомола завода, где я подвизался в качестве председателя производственной комиссии.
– Смотайся на Волгу! – сказал мне секретарь комитета комсомола, – попьёшь Жигулёвского пива, пожрёшь воблы с таранькой, развлечёшься малость, а заодно поможешь заводу с выполнением полугодового плана, а то эти суки забывают выслать нам деталюхи для одного агрегата, мы им пишем письма, орём по телефону, а они, видать, пьют пиво с воблой и таранькой, и некогда им то ли сделать, то ли выслать эти детали. К нам в комитет обратился начальник отдела снабжения завода со слёзной просьбой помочь! Пошли, говорит, туда шустрого и толкового мальчонку! Я сразу о тебе подумал. Давай, Дока, слетай на месяц, одна нога здесь, вторая – там!
Я обрадовался. На Волге ещё не был, в командировки вообще не катался.
Журенков сделал каменное лицо и сказал:
– Или-или! Или ты работаешь конструктором, или уматываешь к снабженцам! И ноги твоей здесь не будет! Если уедешь – в отдел не вернёшься! Выбирай.
Я крепко задумался.
Мне всего двадцать с небольшим.
Работу я всегда найду. Конструктором, инструктором, кондуктором – какая, к чертям, разница! А вот на Волге я не был и вряд ли попаду туда.
Куйбышев, то есть, Самара! Вот это да! Саратов, то есть, что-то там ещё! Да и впридачу какой-то Энгельс, где такой – не знаю! Надо ехать!
Оформил командировку и полетел на Волгу.
Дед на меня даже не глянул, когда я попрощался с ним перед полётом.
А когда вернулся через месяц, он, видать, отмяк и не сказал ни слова, тем более, что кто-то из ребят уволился, а работы было через край.
Но это моё своеволие и упёртость зачлось мне в скором времени, причём, с неожиданной стороны.
Дело в том, что мы сразу стали оформлять заявки на изобретения по большинству своих разработок: на всю систему управления роботизированного производства, на эти самые роботы-автооператоры, на сложные вспомогательные механизмы, на автоматические укрытия для гальванических ванн, на автоматические краны для работы с агрессивными средами и прочее, и прочее.
И так получилось, что этим делом занимался только я.
Надо было не только писать бумаги, но и производить проверку в патентной библиотеке, что подобных систем, машин, механизмов нет в США, Германии, Англии, Франции, Японии и других развитых странах, включая, естественно, СССР.
Дед только крякал, когда читал мои заявки, мою переписку с ВНИИГПЭ – московским институтом государственной патентной экспертизы.
Между делом, я закончил двухгодичный институт патентной экспертизы, добился получения нашим коллективом с десяток авторских свидетельств на изобретения и так далее.
При этом неоднократно мотался в Москву – биться с патентоведами во ВНИИГПЭ, параллельно заскакивал в другие города, короче, Дед оценил мою прыткость и однажды, щурясь и сдерживая смущение, попросил:
– Слушай, Дока, я вот ни разу ещё не был в Киеве. Говорят, шикарный город. Может, попробуешь организовать нам вдвоём командировку туда?
Дело в том, что, кроме оформления заявок на изобретения, я ещё писал статьи о наших разработках в специальные союзные технические журналы: "Авиационная промышленность", "Механизация и автоматизация производства" и другие.
Так что, найти в этих и в разных реферативных журналах тематику, близкую нашей и разрабатываемую именно в Киеве, для меня было раз плюнуть!
Я плюнул.
И добавил:
– А вот я ещё и в Минске ни разу не бывал… Странно!
– Ну, давай, ищи ещё и в Минске! Я тоже мало, где был, всё работа, да работа! Ты пойми, нам не надо чужого опыта, мы с тобой умнее всех! Никто нам не поможет решить наши задачи, всё это чушь. Просто я тоже любитель попутешествовать. Особенно за государственный счёт!
Проблема заключалась в том, что командировочное удостоверение нам заверял лично Главный инженер завода, то есть, большая шишка, и требовалось железное обоснование поездок в командировку, так как на это шли деньги предприятия!
То, что водка, коньяк и прочие напитки тоже шли из средств завода – скромно забывалось, а вот командировки для блага же завода тщательно контролировались!
Тут надо отметить, что почти всё оформление заявок на изобретения я делал дома, в нерабочее, так сказать, время. Потому что, кроме разработки машин и различных механизмов для цеха-автомата гальванопокрытий, мне пришлось разрабатывать и другие системы для других производств, к примеру, различные стенды для сборки непосредственно самолёта, а также, механизировать и автоматизировать сопутствующие технологические процессы.
Найти аналогичные разработки, что в Киеве, что в Минске, что в других городах Союза, было проще пареной репы. Но только внутри СССРа!
Забугорье было категорическим табу, потому как кругом враги и империалисты!
В первый раз убедить Главного инженера, сурового и молчаливого буку, было относительно легко. Это потом уже началось…
И мы полетели.
В Киев, в институт сварки к академику Патону-сыну, а в Минске, тоже в Академию наук, но по другой, более специфической тематике. Предварительные звонки насчет бронирования мест в гостиницах воспринялись, как большая наглость:
– А мы вас звали?
В командировках выяснилось неожиданное.
Дед не знал, как себя вести и что делать в непредвиденных обстоятельствах, не касающихся конструирования! Он, как большой ребёнок, разворачивался ко мне и жалобно смотрел, ища поддержки и решения житейской головоломки.
Выйдя на Крещатике из метро, вскоре после прилёта в украинскую столицу, он растерялся.
Куда податься?
Дело было вечером в пятницу.
Завод не бронировал гостиничных номеров, а потому мы были предоставлены сами себе.
Старик растерялся и не знал, что делать.
Я взял инициативу в свои руки. Узнал у прохожего, где ближайшая гостиница. Там свободных мест, естественно, не было. Позвонил в десяток гостиниц. Мест, само собой, нет.
Обратился к швейцару за подсказкой, тот дал адрес. Придя по адресу, мы напоролись на притон, где нам предложили три ночи заночевать на одном диване вдвоём, причём затребовали плату вперёд и забрали паспорта. Дед молча выполнял всё, что требовалось, я же взвился, забрал документы и деньги, и в результате мы вновь оказались на улице.
Вечерело. Скамейка. Дед молчит, вращая глазами. Я вращаю шариками в голове или, как он выражался, "кручу витками".
Вспоминаю Осю Бендера, который оказался в идентичном положении. Спрашиваю опять же прохожего:
– Где тут у вас поблизости советская власть?
Мне дают направление к райкому партии.
В райкоме сторож очень удивился:
– Кто же в пятницу, в конце недели работает допоздна? Уже шесть часов вечера! Все на дачах!
Уточняю у этого пролетариата, где ещё имеется поблизости что-то вроде советской власти?
Получаю адрес горсовета на том же Крещатике. Заходим туда. Спрашиваю у дежурного милиционера, к кому обратиться по поводу ночлега для двух командированных в Академию Наук, приехавших с очень даже солидного предприятия? Тот указывает на висящий в углу телефонный аппарат:
– Звоните!
Голос в аппарате был строгим:
– Кто такие? Почему и зачем?
Но дал телефон и адрес гостиницы "Спорт":
– Скажете, что бронь из горсовета!
И мы получили двухместный номер!
Дед, будучи безмолвным статистом во всей этой круговерти, проникся ко мне большим уважением! И это главное.
В Минске он уже молча держался за мой подол, учитывая мои способности.
И командировочные дела целиком легли на мои плечи.
На следующий год он попросил меня подготовить командировку в Ригу.
Мы слетали на недельку в Ригу.
Балтика! Дзинтари! Булдури!
Кафе "Сакта" в центре Риги недалеко от Домского Собора!
Ну, и завод" Саркана Звайгзне", что означает "Красная Звезда", где мы сразу отметили прибытие и убытие, как это делалось в советские времена, пару часов потратили на знакомство с тамошней техникой, да и пошли бродить по славному городу.
Дед же сказал, что мы сами с усами и нам не нужны подсказки!
Журенкову это дело понравилось, и через полгода он попросил меня организовать поездочку в Таллинн и Вильнюс.
Уж очень занятные города!
Но тут случился форменный казус!
Главный инженер, видя такую ненасытность в познании страны за госсчёт, послал Деда подальше и утвердил командировку лишь мне!
Я смотался один.
Шефу привёз только фотографии.
Потом был Ленинград.
Потом Курск и Смоленск.
Потом город Горький.
Дед сник.
Но меня сильно зауважал!
Кроме командировок и оформления авторских свидетельств на изобретения он навалил на меня ряд проектов, дав мне помощников.
И пошло, поехало.
Я стал его правой рукой и заместителем.
Он стал доверять мне во всём.
Следующая многолетняя работа в те же годы была связана с конструированием высотных автоматизированных складских комплексов с программным управлением всех процессов.
Цель, собственно, была та же: освободить работников от тяжёлых, трудоёмких процессов.
И тут Дед поручил мне сделать расчёты высотного, шестнадцатиметрового сооружения, именуемого стеллажом, и высотного же, робота-раскладчика, двигающегося между этими самыми стеллажами и несущего на хорошей скорости полтонны веса и сующего этот вес то туда, то сюда по программе, задаваемой с пульта оператора или заложенной в специальную переносную перфокарту.
К тому времени максимальная высота этих сооружений по Союзу была десять метров. И только.
Я метался между Москвой, там был специальный институт-разработчик подобных конструкций, Энским институтом железнодорожного транспорта с их расчётами мостов, научно-исследовательским институтом авиастроения, а также обращался в учебные вузы.
Везде давали разные методики расчёта, и ни одна не подходила полностью под наш проект.
Тогда Дед, плохо разбиравшийся в инженерных расчётах и полагавшийся больше на своё чутьё, на внутренний голос и интуицию, сказал:
– Делай расчёт сам, опираясь на собственные знания и опыт, который ты подсобрал!
Я подпишу все твои расчёты, не глядя!
Это было полное доверие.
Это было здорово!
Говорят, все эти сооружения работают по сей день, тьфу, тьфу.
Пусть работают!
Кстати, после внедрения в производство всех этих работ на нас обрушилась слава.
Со всех концов Союза просили выслать чертежи на разработки, к нам приезжали инженеры за опытом, наши фотографии размером метр на полметра висели на Аллее Славы завода, мы стали дважды Лауреатами Некоей Премии со значками, дипломами и деньгами, мы выступали на телевидении.
При всём этом шуме и грохоте Дед старался уйти в тень, подставляя меня выступать, говорить, объяснять и прочее.
С десяток изобретений мы запатентовали на этих работах, и ни разу Дед не старался оттеснить разработчиков от авторства!
Этим он заслужил уважение подчинённых, к его мнению прислушивались все окружающие.
Дед всегда был в центре событий
Его раскатистый хохот заставлял вздрагивать вздремнувший было после сытного обеда народ, прикорнувший с закрытыми глазами у кульманов.
Круглая лысая голова, правильные черты интеллигентного лица, постоянное добродушие и незлобивость привлекали к нему всех, кто был от него в радиусе его интересов.
Вообще, добродушные великаны притягивают к себе мощью фигуры, а если они ещё и умны, наделены интеллектом, профессиональным талантом и чувством юмора – то притяжение возрастает вдвое!
Вокруг Деда вечно толкался народ. То он кого-то успокаивает, то помогает советом, то ломает голову над очередной задачей вместе с нами.
Потрепаться он тоже любил. Это иногда раздражало, особенно когда что-то не получалось, хотелось посоветоваться с ним, а он в это время треплется с подошедшим к нему начальником соседнего отдела или уборщицей тетей Машей за жизнь.
О своей личной жизни он ни разу не сказал ни единого слова.
Мы знали, что у него есть жена и сын.
Что это второй его брак.
Что он живёт в центре города.
Это всё! Никаких разговоров о семье, о быте, о личном. Не пускал. Не касался. Не ссылался.
Не видел в этом необходимости.
Он был великим спорщиком, хохмачом и травилой.
Любимая его поговорка: Если видишь, что где-то пожар – не поленись, подойди, подплесни керосинчику!
Имелось в виду следующее: спорят два чудака на букву М – вставь провокационное что-то, чтобы они ещё больше завелись, – и любуйся эффектом!
На нас он никогда не повышал голос. Но несколько раз мы были свидетелями его спора с руководящими нашими пьяницами, то бишь, начальством отдела.
Это было что-то с чем-то! Бой быков на этом фоне смотрелся балетом Лебединое озеро!
Однажды он озверел на пьяного Валерия свет Ивановича, который по врождённой глупости прицепился к Журенкову насчёт грядущего срыва сроков сдачи какого-то незначительного проекта.
Эх, как взвился Дед!
Он ревел, как раненый олень в период гона! Мы думали, что сейчас, вот-вот, он покалечит несчастного своего непосредственного начальника!
– А ты кто такой? – орал он, сокрушая случайно подвернувшийся стул о пол! – Кто ты такой и откуда взялся? Ты, что ли, меня ставил на должность? Что ты вообще понимаешь в нашем деле? Ты глотай водку где-нибудь на помойке, а не здесь, у меня в КБ! Пшол вон!
Мы пригнулись, с одной стороны, ожидая, когда всё это кончится, а с другой, в жажде продолжения спектакля, хотели глянуть, чем всё это завершится!
Кончилось, к сожалению, бескровно, но память об этом крике засела так крепко в башке алкоголика, что отвадила его от скользких разговоров надолго!
Конечно, после этого Дед влил всем нам по порции скипидара под хвост, и мы по-быстрому сделали всё, что требовалось.
Но память о бое быков осталась.
Кстати, отдельский начальник тоже обладал глоткой Шаляпина.
Так что, дуэт был тот ещё!
Журенков, как и мы, все его подчинённые, не были членами партии. К коммунистам он относился насмешливо, с нескрываемым презрением, за что был отлучён ими от всех кормушек.
Особенно люто он возненавидел партийцев после того, как всё тот же пресловутый орден "Знак Почёта" был отдан пьянице, который, естественно, был коммунистом! Ох, и доставалось этому бедному парню от Деда! Он травил его при любом удобном случае:
– Ты чего это сегодня без ордена ходишь? – спрашивал Дед. – Беги, одень, иначе говорить с тобой не буду. Ты же со мной его не обмыл, ай-яй-яй! Думаю, надо нам с тобой смотаться в Борисполь. Там и обмоем!
Дед не пил совсем.
Ходил пешком от дома до работы, а это шесть километров.
Каждый день. Независимо от погоды, был ли это тридцатиградусный мороз или тридцатиградусная жара, шёл ли дождь, падал ли снег!
Оказывается, когда ему было под сорок лет, врачи нашли у него неполадки с сердцем и порекомендовали бросить пить совсем, ходить пешком как можно больше и не расстраиваться по пустякам. В случае крупных неприятностей тоже не расстраиваться.
Дед любил жизнь и хотел жить, а потому слушал врачей.
Умер он в возрасте восьмидесяти семи лет.
Земля ему пухом!