Из моей книги "Восхождение"
- Давид, ведь ты чуть не умер, - сказала дежурная врач, молодая симпатичная и очень знакомая с виду. Правда, сейчас, через месяц с лишним, кризис миновал, но это очень опасно - то, что с тобой произошло. Старайся не допускать этого больше. Кстати, что это за нервные перегрузки? Откуда, отчего это у тебя?
- Доктор, как Вас зовут?
- Зови меня Ольга.
- Вы не обидитесь, если я спрошу Вас кое о чем... не совсем, как бы это помягче?...
- Спрашивай, спрашивай, не смущайся...
- Где-то, на втором курсе института мы дружили с девочками из медицинского. Это было престижно - парни из политеха и девочки из меда! На одной вечеринке я познакомился с девушкой, маленькой, черноглазой. После изрядного выпивона мы с ней целовались в ванной комнате. Потом я ее повалил в ванну, где была куча белья. Оказалось, что белье замочено в воде, и моя подружка ушла под воду с этим чертовым бельем! Доктор, это были Вы?
- А ты что же, только что узнал меня?
- Ты можешь рассказать мне, как довел себя до такого состояния?
- Оленька, поверь, это длинно, скучно, глупо и неинтересно. Подскажи лучше, как мне выпутаться из этой болезни. Это надолго? Черные глаза Ольги дрогнули.
- Ты сильный парень. Это все пройдет. У некоторых это проходит за несколько лет - пять, шесть, у других дольше. Но это пройдет. Дело в том, что эта область медицины сегодня темная. Неврология пересекается с психиатрией и завязывается тот ли еще узел! Ты должен быть готов ко всему...
А жизнь продолжалась.
Из больницы меня выписали через полтора месяца.
С Ольгой мы стали встречаться то у нее дома, когда мужа не было, то на природе, где-нибудь в Гурьевском бору, куда надо было с полчаса добираться на автобусе. Но чувствовал себя я паршиво: во-первых, Ольга мне не очень-то и нравилась - так, осколок ушедшей юности, добрая душа, принявшая участие в моем больничном прозябании, а во-вторых, болезнь не ушла, она рецидивировала, напоминая о себе то скачками давления, то сердечной аритмией с приступами внезапной потливой слабости.
- Слушай, а чего ты мужику своему изменяешь, да еще и со мной, болезным?- спросил я как-то под настроение Ольгу, - он ведь у тебя и симпатичный, и кандидат наук, и охотник - добытчик, вон какие чучела рябчиков- тетеревов висят по стенам, да и шкура медвежья, на которой мы грешим с тобой, тоже им убиенная, наверно?
- Эх, цены ты себе не знаешь, парень! Душевный ты, а это то, что любая баба ищет... Возьми меня замуж, Додик, а?
Но чаще всего я бродил один в том же Гурьевском бору, понемногу увеличивая нагрузку. Вначале это были получасовые пробежки легкой трусцой, потом время увеличивалось.
Но всё же лучше всего мне было при нормальной ходьбе, когда к ощущениям пружинистого шага добавлялись напоенный запахом хвои соснового леса воздух, глаз успокаивала чистая зелень, а слух радовала звонкая, глубокая тишина, сопровождаемая лишь шумом ветра в ветвях да перекличкой сорок и дятлов. Никто не мешал спокойно думать о бренности бытия, о бессмысленности перегрузок на работе, лишь отнимающих здоровье и о коварстве женщин, всеми способами старающихся захомутать мужиков с тем, чтобы потом сесть на шею и дергать нервы.
Разумеется, эти спокойные размышления меняли русло, если рядом вдруг оказывалась либо Ольга, либо другие дамы, посредством которых я хотел отвлечься от столь же назойливых, сколь и мрачных размышлений о будущем моей семьи, так как решение уйти от Лидии уже давно назрело. Надо найти другую, надо!
- Долго так я не выдержу, - твердил я себе, - не выдержу...
И шел дальше по каменистой тропинке, поднимающейся в гору...
- Надо, что-то надо решать, ведь придет когда-нибудь время действовать, - понукал я себя, набирая километраж то по дорожкам Гурьевского бора, то по серому асфальту загазованных центральных улиц Энска, а то и по грязным ухабам заброшенных улочек рабочих районов города, где цивилизация проявляла себя разве лишь в наружных телевизионных антеннах над покосившимися домиками несчастной рабочей бедноты.
Мне шел уже тридцать пятый, потом тридцать шестой, потом...
А её, той самой, которой я до сих пор так и не встретил, но красивой, стройной, доброй, отзывчивой, способной понять мою, запутанную самим собой, судьбу, - так и не было на моем пути! С Леной, выдуманной мною для себя на втором курсе, той самой романтической своей любовью, которая, в сущности, была одной из самых главных причин моего нервного истощения, я практически не встречался.
Лишь иногда на главной аллее огромного завода, где мы оба работали, в обеденный перерыв интеллигентно раскланивались и расходились, не вдаваясь в воспоминания и не вдаваясь в прошлое, в котором, по сути, не было ничего совместного. Я жил в скорлупе иллюзорной неземной любви к ней, она - твердо ступала по земле своими полными ножками. Чтобы избавиться от наваждения после этих случайных встреч, на сто раз прокручиваемых затем в мозгу, и на двести раз продумывая каждое брошенное ею слово, надеясь найти в нем затаенный смысл, я уезжал после работы в бор, где бродил, пугая редких встречных шёпотливым бормотанием наших невнятных и, в общем-то, обыденных диалогов, лишенных, естественно, глубокого содержания.
Иногда я добирался до обрывистого берега реки и, глядя с высоты на уходящее к закату солнце, ныряющее временами в белые кудрявые облака или в темные тяжелые и мрачные тучи, предавался грустной меланхолии, как говорили в старину, а проще, по-современному говоря, снова начинал задвигаться.
И вот однажды, находясь в этом месте, я вдруг увидел человека в длинной одежде, странной и непонятной.
Он стоял вдали на крутом утесе, возвышающимся над рекой в ее излучине.
Человек опирался на высокий шест или посох, и его темные волнистые волосы до плеч развевались от ветра, спадая на длинный, до земли, то ли плащ, то ли накидку странного светло-голубого цвета, который в лучах заходящего и ныряющего в тучи солнца, менял оттенки от зеленого до фиолетового.
Он стоял в одиночестве и просто смотрел вдаль на реку, на её пологий другой берег с песчаными отмелями и жидковатым кустарником, в живописном беспорядке окаймляющим их. Но удивительнее всего было легкое подрагивающее свечение, исходящее от человека и захватывающее все вокруг него - и большие валуны, и желтый песок, и резкие тени стоявших полукругом от него сосен.
Я решил подойти поближе к непонятному человеку, но все было как в тумане, хрупко и тонко, и казалось ненадежным - тронь, и все растает, развеется, пропадет...
Сел на пенёк и стал наблюдать.
Закат показался мне не совсем обычным, под стать увиденному. Протёр глаза, зажмурился, даже ущипнул себя за руку - нет, все осталось: и человек, и аура вокруг него, и странный этот закат!
Низко над землей стелилась темная туча необычной формы: она напоминала какую-то букву мистического алфавита, который я видел в какой-то старинной книге, но что за буква, что за язык - забыл, стерлось из памяти. Внутри этой буквы плавилось солнце, но это был не обычный багровый диск закатного солнца, а разлившееся на полнеба яркое бело-желтое свечение с розоватой окантовкой по контуру. Выше, в светло-голубой полосе неба, постепенно переходящей в обычное темно-синее, плыли кучевые облака, над которыми летели легкие перистые, как бы создающие росчерки странных размашистых знаков!
Прошло не более десяти минут.
Человек всё также стоял, но картина резко менялась вслед за стремительным заходом светила. Тучи меняли форму, яркое свечение гасло, и с ним тускнели краски на небе и вокруг незнакомца на его утесе.
Потом все исчезло.
На следующий день я добрался до бора пораньше и занял свое место напротив утеса. Каково же было мое разочарование, когда я не увидел там ни человека, ни желтого песка, ни валунов! Лишь красивые высокие, мощные сосны слабо покачивали своими верхушками, отдаваясь порывам сибирского ветра.
Краски были привычными, небо обыденно позволяло ветру гнать по своему бескрайнему простору облака вперемежку с тучами, а солнце еще высоко стояло, то скрываясь за ними, то вновь показываясь, как будто смеялось надо мной! Так, в ожидании, я провел немало часов, то раздраженно глядя на часы, то подгоняя глазами издевательски яркое солнце, предполагая, что все может повториться позже, на закате...
Я всё надеялся, что если начну все сначала и точно найду место, с которого увидел человека в ауре, то снова увижу его, и потому зачастил в Гурьевский бор, причем старался попасть туда примерно к тому часу, когда увидел его впервые. Вначале я предполагал разное: то ли это мне привиделось, то ли это был сон, но все же потом я понял, что все, что я видел - это явь!
И утвердился в этом решении окончательно, перечитав свои записи, сделанные несколько лет назад на алтайском курорте Белокуриха.
В то время, выйдя из больницы после всех этих пункций и уколов с таблетками, я был сильно ослаблен и страдал от жестокой бессонницы. В Белокурихе мне подсказали адрес бабки, которая якобы ставит на ноги чуть ли не покойников. Вначале я посмеивался, но потом решил попробовать - не убудет! Бабке стукнуло восемьдесят девять, похожа была она на ожившую мумию из Киево-Печерской лавры, которую я созерцал как-то во время одной из командировок в Киев.
- Заходи, милок, гостем будешь, а бутылку поставишь - хозяином станешь!- встретила меня бабуля. Интересная постановка вопроса, - подумал я, и попросил помочь в моей беде. Под потолком в ее покосившейся халупе висели вениками десятки разных трав, но она вытащила из старого комода куски смолы и, понюхав, протянула их мне.
- Это мумиё, оно тебе подможет, милок. Вот, прочти, что пишет обо мне в газетах,- она протянула несколько вырезок, я взял отрывок из газеты Известия, которым доверял, и прочел о том, что бабкин сын на все лето, месяца на три, уходит в горы, лазит по скалам и там, в недоступных местах собирает это самое мумие, которое образуется за десятки или сотни лет из кала летучих мышей вкупе с минералами этих самых скал, а в результате получается вот этот вот продукт, в котором имеется двадцать пять элементов таблицы Менделеева!
- Я, бабуля, должен пить это мышиное говно, значит?- расстроился я.
- Попей, голуба душа, попей, точно поможет!
Короче, стал пить я говнецо, подбирая дозировки, и были моменты, когда виделась мне после этого всякая чертовщина.
Это один момент...
продолжение следует