Богодухов
В августе Давида вызвали в военкомат и предложили пройти переподготовку на ракетчика в украинском городке Богодухов недалеко от Харькова.
На Украине он к тому времени еще не был, хотя корни по линии отца с матерью были там, а кроме того, отвлечься от работы, побывать в новом месте, поесть фруктов – август ведь! – почему нет?
Была еще одна причина для радости от этого вызова: в отношениях с женой уже с год как пробежала кошка, причем размеры этой кошки с каждым днем увеличивались.
В голове прочно сидела мысль: что-то надо делать!
Развод?
Мысль не оформившаяся, но постоянная и нудная от безысходности: подрастал сынишка, родной и смешной мальчонка, к своим трем годам доставивший и много радостей и много хлопот.
Расставаться с ним в случае развода было бы безумием.
В военкомате он встретился с Мальгиным, спокойным добрым парнем, с которым вместе слушали лекции на одном потоке.
– Здорово, Давид!
– Привет, Гена! Ну что, поехали вместе, что ли? Веселее будет.
– Давай. Слушай, ты еще не защитился? Ты где работаешь?
– Я на авиазаводе, конструктора мы. А ты?
– А я вот в аспирантуре маюсь, пишу работу.
– Ну как, идет? Сидоров вон, защитился. Он мне рассказывал, что вкалывает двадцать часов в сутки, ноги ночью в тазу с холодной водой держит, чтобы не спать! А-ба-лдеть! В гробу я видел такую науку, в белых сандалиях с ремешками!
– Да, упорный он парень, далеко пойдет, если не помрет в тазу этом! Но ты, вроде, способный шибко, чего торчишь на этом заводе?
– Не-е-е, неспособный я к таким подвигам. Ну да ладно, наговоримся еще на эту тему, у нас ведь впереди целых три месяца!
Небольшой городок Богодухов был известен в широких слоях узкого круга лиц тем, что в годы войны он дважды был награжден Железным Крестом за преданность фюреру.
Почти все взрослое население после войны было выслано в Восточную Сибирь сроком на двадцать лет, чтобы там оно подумало о неправильности своего поведения.
Срок ссылки бандеровцев заканчивался, и они возвращались на родину к моменту трехмесячного визита, по военной надобности, обоих приятелей!
И пришлось приятелям не раз любоваться на этих крупных мордатых стариков, во время регулярного патрулирования с офицерскими погонами на плечах, в сопровождении двух солдат-резервистов!
Сплошные курсы военной переподготовки! Офицеры прибывали сюда со всех концов страны, но в основном из Украины, Белоруссии, России, Латвии.
Было много кадровых офицеров, прошедших войну.
Только двое, Гена и Давид были из Сибири, из Энска, что естественно, сближало.
Курсантов в шутку называли мобутовцами по имени тогдашнего конголезского президента, известного по песенке:
Мобута, Мобута, Мобута,
Зачем ты Лумумбу убил?
Мобута, Мобута, Мобута,
Зачем троих детей осиротил?
А называли так из-за странной формы, в которой щеголяли курсанты: офицерская шинель времен Великой Отечественной, офицерские погоны, солдатские пилотка,гимнастерка, брюки-галифе и... кирзовые сапоги!
Комендантские патрули в Харькове, куда наведывались приятели, подозрительно проверяли документы, ухмыляясь.
Кадровые офицеры-курсанты писали письма министру обороны, жалуясь, что боевых офицеров обижают, и не высовывали носы из Богодухова.
То, что в свое время писал Куприн об офицерской жизни в «Поединке» и других вещах на сто процентов проецировалось на советский Богодухов!
Пьянка жестокая!
Адюльтер, приобретший здесь характер обыкновенного блядства, усугублялся тем, что офицерские жены, не имевшие возможности работать по специальности, по причине отсутствия рабочих мест в захолустном городишке, и потому либо торгующие в магазинах, либо сидящие дома, изменяли мужьям направо и налево, используя ту немудреную ситуацию, при которой каждые три месяца курсы обновляются новыми мужчинами со всего Союза, вырванными из рутинного семейного круга.
– Слышь, мужики, – спросил как-то майор Фишкин, преподаватель курсов, заскочив как бы случайно в привокзальную пивнушку, где Давид и Геннадий отоваривались на всякий случай украинской горилкой с перцем, – не присесть ли нам за вон тот столик?
– Какой разговор! – зарделись приятели от высокой чести, удостаиваемой, по их ошибочному мнению, не каждого.
– Мне сто грамм и пивца кружечку! – быстро заказал майор.
Сели, выпили.
Майор, судя по веселому лицу и неадекватным движениям рук, не впервые сегодня промышлял около мобутовцев.
Командирская фуражка, чуть съехавшая ближе к затылку, обнажала отнюдь не сократовский лоб и крепко засаленные и давно не мытые волосы.
Рука, вначале слегка дрожавшая вместе с добротной кружкой, после опорожнения последней, быстро успокоилась и стала вальяжно перемещаться в надтарелочном пространстве, как бы комментируя рассказ захмелевшего преподавателя:
– Гляжу я на вас, молодые, здоровые, красивые ребята! Вам только баб драть да драть! Но вы полегче на поворотах, а то ломаете нам тут жизнь напрочь...
Майор закурил, обводя пока что осмысленными глазами собеседников.
– Про капитана Нефедова, небось, слышали? Нет? Ну вы, братцы, даете! Про Нефедова! Который... короче... Так.
Возвращается он как-то с учений часу в третьем ночи, а дома у его Людки двое из ваших, мобутовцев.
Посигали они в подштанниках из окон, Людке он, конечно, вмазал как следует, а поутру пошел и подал на развод.
А там, бац, передают дело замкому по политчасти подполковнику Васину, вы его знаете, он у вас матчасть ведет.
Васин – на дыбы! Как, мол, так? Офицер, коммунист, какой-такой развод? Да ты должен пример народу подавать, да ты должен сам в доме порядок навести!
– Так она блядь, не хочу с ней жить, – кричит Нефедов.
– Какой же ты коммунист, офицер? – орет замком.
Короче, не разводят их. А уйти ему некуда, однокомнатная квартира, да и ей куда податься? Они ведь оба детдомовские... Живут...
Тогда он начинает пить беспробудно, в запой ударился, думает, уволят из армии да и разведут на гражданке... Ан, нетушки, ему сдирают с погон одну звездочку, он – дальше пьет, ему – еще одну!
Так что сегодня он как вы – младший лейтенант, едрена вошь... чего не пьете-то?
С этими словами майор нетвердо встал, слегка качнулся и не попрощавшись, двинулся к следующему столику, за которым приятели без труда узнали своих соседей по взводу.
– Ханыга, – четко выразил свое отношение к майору Гена, – плати теперь за него, а он врет, поди...
– Да нет, похоже, правду бает начальник, – задумчиво сказал Давид, разливая остаток на донышке бутылки, стараясь не доходить до собравшегося там перца.
Начальник курсов учился заочно на четвертом курсе Харьковского Политеха.
В личном деле он обнаружил, что Давид Шапиро, наряду с работой на заводе, еще и преподавал начертательную геометрию на вечернем отделении института.
– Лейтенант Шапиро, – слегка повысив невзначай звание, обратился он у себя в кабинете к Давиду, – вы преподаете в вузе?
Получив утвердительный кивок, мол, так точно, он перешел непосредственно к делу.
– Вот мое курсовое задание по теоретической механике, надо сделать проект! Срок-неделя. Управишься, лейтенант?
– Постараюсь, товарищ подполковник!
– Старайся, лейтенант! Наши порядки ты знаешь, положение в стране тяжелое, американцы зверствуют, мы все время в состоянии боевой готовности, понимаешь ситуацию, лейтенант?
– Так точно, товарищ начкурс!
– Я отдал приказ, учитывая ситуацию, никого не отпускать из расположения части! Кстати, у тебя есть родня или знакомые в Харькове?
Давид смекнул, куда ветер дует.
– Так точно, товарищ подполковник, есть сестра.
– Ну ты можешь, когда потребуется ехать в библиотеку, там или еще чего по курсовому проекту, заскочить на денек к сестре. Но только не злоупотреблять! Как понял, лейтенант?
– Так точно, всё понял, разрешите идти?
– Идите, материалы по курсовому вам передадут в казарму.
Так смышленый лейтенант получил отдушину за счет несуществующей сестры и, главное, проекта, который он в три дня подготовил будущему славному специалисту в области советской инженерии.
Этот инцидент повлек за собой массу последствий, самым приятным из которых были отлучки друзей в Харьков.
Давид вовлек в предприятие еще и Гену, и поток заказов на проекты расширился, что давало возможность энским младшим лейтенантам практически еженедельно с разрешения самого начальника курсов мотаться в большой город и оттягиваться там на всю катушку, включая посещение питейных заведений и даже амурные приключения!
Мелкие заказы от преподавателей, типа помощи в решении конкретных задач и небольших консультаций, честно оплачивались незадачливыми начальниками-студентами.
Они устраивали походы в вышеописанную пивную, где, в отличие от некоторых ханыг-майоров, всё реализовалось посредством крепкой украинской горилки с перцем, зашлифовываемой для восстановления уставших клеток серого вещества головного мозга великолепным пенящимся свежим бочковым пивом, вкупе с горилкой вызывавшим небольшую отрыжку, но последняя успешно преодолевалась молодыми, мощными организмами приятелей!
Капитан Брызгин, преподаватель тактики, тридцатипятилетний красавец с точёным профилем, раздвоенным ямочкой подбородком и ясными серыми глазами, но совершенно далекий от понятия не то что риторики, а от простейшего внятного изложения написанного в книжке, частенько просил Давида прочесть за него лекцию своим сотоварищам, ссылаясь на ужасную занятость, как раз с десяти до двенадцати, когда соседний взвод выезжал на занятия по стрельбе из стрелкового оружия.
Причём данный взвод возглавлял капитан Репин, жена которого, двадцативосьмилетняя блондинка, мучилась дома в одиночестве!
И это было известно всем, кроме служаки Репина...
Курсанты тоже чудили не хуже препсостава.
– Гони, не давай ссать! – подбадривал Давида симпатичный пожилой хохол, капитан-мобутовец Мольченко, когда тот, пытаясь сэкономить свое и сослуживцев время, быстро читал конспект любвеобильного Брызгина.
Дело в том, что Мольченко во время войны служил в кавалерийской части и клятвенно утверждал, что лошади приостанавливаются при выполнении малой естественной надобности, что мешало своевременному перемещению войск из пункта А, скажем, в пункт Б.
При этом большинство курсантов категорически и упрямо отрицало сей факт, напирая на то, что даже при большей надобности глупые животные продолжают двигаться в заданном военным командованием направлении!
То есть проблемы, конечно, возникали, но хохоту было на таких лекциях с комментариями много.
Были и ситуации посерьезнее.
Как то утром перед лекциями в аудиторию зашел молоденький сержант с журналом в руках.
– Товарищи офицеры, по поручению начкурса я попрошу дать ваши личные данные, я занесу их в этот журнал и передам начальству.
– Алексеенко! Имя, отчество, национальность, место рождения...
– Берест...
– Волобуев...
Дошла очередь до Фридмана, еврея из Риги, высокомерного и вечно угрюмо читавшего что-то под партой, не писавшего лекции, но при этом нормально отвечавшего на вопросы преподавателей, обособленно ведущего себя и сторонившегося контактов, за что заслужившего настороженное до отторжения отношение к себе.
– Фридман!
– Борис Евсеевич, русский, Одесса...
Народ настороженно притих.
У Давида отвисла челюсть:
– Вот это русский, с таким носом и таким отчеством и такой фамилией! Вроде умный мужик, а так глупо по-страусиному прячется! Позорник сучий! Хотя понять его ох как можно!
– Шапиро!
– Давид Михайлович, еврей...
У сержанта авторучка застыла в воздухе, он вопросительно с полуулыбкой взглянул на младшего лейтенанта.
Аудитория выжидательно притихла.
– Чего испугался, сержант? Это нация такая есть – еврей. Пиши, не бойся! И не стесняйся произносить и выслушивать мою национальность!
Щекотливый момент разрядился выдохом задержавших дыхание людей и одобрительным легким ропотом, не ускользнувшим от внимания Давида, да и затюканного сержанта тоже.
Этим же днем после обеда в казарме, где жили курсанты, случился скандал.
Лейтенант Ищенко, работавший на гражданке директором школы в Киеве, в пылу незначительного спора назвал «русского» лейтенанта Фридмана жидом.
После минутной паузы обиженный лейтенант, поднявшись с койки, стал медленно одеваться, тихим голосом предлагая обидчику выйти вместе с ним из помещения на воздух, где и продолжить беседу.
Но поскольку Фридман, предлагая прогуляться, не застегнул на гимнастёрке ремень, а напротив, держал его сложенным посередине, поигрывая пряжкой, Ищенко понял, что прогулка будет неинтересной, и возражал.
Результат перепалки превзошел все ожидания внимательно, с большим интересом, наблюдавших за событиями коллег, уже поудобнее расположившихся на койках.
В теперешние времена это называется: набрать попкорна и сесть невдалеке для наблюдения предстоящего боя быков.
Вместо наметившегося было мордобоя произошел конфуз.
Ищенко вдруг сбледнул с лица и трясущимися губами пролепетал становящемуся в третью позицию русскому человеку Фридману:
– Я больше не буду, Боря, извини, я случайно... вырвалось...
– Тьфу! – дружно выплюнулось практически у всех наблюдавших эту сцену, и по характеру этой реакции публики было ясно, что она, эта реакция, относится к обоим участникам конфликта: и к позорнику-директору и к неумело и недостойно скрывающему свое еврейство рижанину.
Это событие пересказал Давиду находившийся на месте происшествия Мальгин.
– В общем, оба они – говно, честно говоря, – сказал он.
Разговор происходил все в той же привокзальной пивнушке, где под вечер в тяжелом махорочно-папиросном дыму, перемешанном с запахами свежего бочкового пива, мужского пота и кислой капусты, на девяти столиках отвлекались от серой повседневности и мученики учебы-мобутовцы в своих странных одеждах, и вернувшиеся из якутских и магаданских злоключений местные власовцы и патрулирующие ежевечерне привокзальный район дежурные офицеры с сержантами и солдатами.
Приятели сидели за общим столом, где умещались еще шестеро, повернувшись друг к другу, не включаясь в общий разговор, который уже после третьего стопаря плавно переходил к обсуждению выдающихся в том или другом месте туловища женских достоинств.
– Точно, оба, – согласился Давид, – ну их нахер!
Я вот думаю, чего это ты меня блатуешь в науку?
Надоела она мне еще в вузе.
То ли дело – практика! Я ведь сейчас конструирую робот-автооператор для цеха-автомата.
Представляешь, весь гальвано-цех будет в наших машинах, людей совсем не будет, чтобы не травиться химией!
Полностью наши разработки!
Я пишу одновременно несколько заявок на изобретения, интересно, здорово!
Да и шеф наш Буренков – гений! Башка – Дом Советов! Хотя и лысая напрочь – он под Котовского бреет её. Как он находит в конструировании выходы из безвыходных положений – пальчики оближешь! Вот бы мне так научиться!
– А чего, ты молодой. Сколько тебе? Двадцать семь? Молодой еще, мне вот двадцать восемь уже хлопнуло! Ну, давай по этому поводу!
К ядрёной перцовке они уже приноровились, и поэтому взятая сегодня обычная водка показалась поначалу прохладительным зельем, но затем эффект ее начинал сказываться, и Гену потянуло на откровенность.
Он прищурился, потрогал по давней привычке высокий, с довольно приличными для его возраста, залысинами лоб, деликатно хохотнул:
– Вот смотрю я на тебя и удивляюсь, старик.
Я ведь хорошо помню тебя по студенческим годкам.
Ты ведь с золотой медалью прошел, без экзаменов?
Ага, ну вот...
Ты ведь математику с физикой хавал только так!
Ну и спецуру там всякую...
К чему я?
На хрена тебе нужны железки всякие? То ли дело: кандидат! доцент! – звучит! Нет, чего-то ты не туда попёр, по-моему!...
Хотя, конечно, хозяин-барин! Давай на посошок, спать чё-то хочется...
продолжение следует