Из моей книги "ЦИКЛОТИМИЯ"
Часть первая.
- Ну?
- А что?
- Как настрой? Вот звоню, чтобы проверить твой дух, так сказать.
- А. Это хорошо. Но насчет духа не спрашивай! Пиво, ржаной хлеб и прочее, да все это перед обедом….
- Да. Дух тово….
- А Старику звонил?
- Только что. Он не в духе. Матерится.
- Что так? Может нам прогулку устроить, а то заржавели мы без разговоров о бабах?
- О!
- Ну, значит, ты звони ему, а я побреюсь, заведу свою телегу, и рванем!
- Заметано.
Проблема в том, что мы втроем разбросаны по городам Севера.
Не ахти как далеко, но все же. Хайфа, Кармиэль и Мигдаль а-Эмек – как раз то, что обстреливается. Всем приказано сидеть в укрытиях, но... Без болтовни о бабцах на фоне шикарных пейзажей Галилеи скучно.
А потом, судьба – она индейка, если она желает прицепить полсотни кило взрывчатки в качестве привета из Ливана от Хизбаллы тебе на голову, то крути-не крути, не отвертишься.
- Так, куда едем? – спросил Старик, когда я собрал всех вместе за пару часиков.
- А погнали просто так по шоссе. Какая разница? Куда руль закрутится!
И мы погнали.
Мда.
Пустоваты дороги. Машин мало. Многих людей в последнее время сдуло войной в центр страны и на юг – к родственникам, в отели Эйлата, Тель-Авива, Герцлии.
В девяносто первом году в последний раз видел такое.
- Так. Не будем отвлекаться, - попросил Старик, - предлагаю штраф за одно слово о ситуевине, договорились?
Мы с Другом утвердительно мотнули головами.
- Что за штраф? – поинтересовался я.
- Ну, скажем, литр.
- В бутылках, в банках или в розлив? – уточнил Друг.
- Кончай базар! Дока, ты первый! Давай что-нибудь душевное. С грустинкой. И рули к Гамле! Красотища там, скажу я вам! И, вроде, пока что там не стреляют. За полчасика достигнем и полюбуемся. Вид оттуда на Кинерет – закачаешься!
Разговор этот мы вели уже в Кармиэле, куда я доставил Старика из Хайфы.
Дорога из Башни-в-Долине, как переводится Мигдаль-ха-Эмек, через Хайфу до Кармиэля была необычно пустынной, ибо стреляют, а потому гнал я на приличной скорости, вперив глаза в горизонт, потому как нарваться на полицейского и получить штраф за превышение скорости не входило в мои планы.
До Гамлы из Кармиэля можно добраться двумя путями: коротким, в объезд озера Кинерет с севера через перекресток Амиад, Табху и Капернаум, и длинным – огибая все озеро, через Тверию и все-все зоны отдыха. Учитывая то, что времени у нас было в избытке, мы поехали длинным, кружным путем.
Сама дорога своей красотой может бросить в дрожь новичка, но мы-то давнишние израильтяне, минимум пятнадцать лет в Стране, а потому привычно восхищались и холмами справа по курсу возле Гинносара, и относительно плоской дорогой от перекрестка Мигдаль, через Тверию, Дганию и дальше, когда повернули к северу, через Эйн-Гев и Курси.
К зелени с обеих сторон дороги привыкнуть и не вскрикивать от ее райской красоты невозможно и через двадцать лет.
А потому даже циник Старик временами охал, бормоча вполголоса:
- Ну это ж надо, твою в бога и в переносицу мать! до чего же мне по душе вот эти бугенвиллии, а особенно вон те белые и вот такие розовые! Душевные цвета! И главное, стеной! Ну, это ж надо так круто насадить. Молодцы, евреи!
- Да тут, кроме бугенвиллий, глянь, сколько безымянной зелени! – подплескивал я. Друг тоже кайфовал. Это чувствовалось по его сопению и блаженной улыбке.
- Приехали! – доложил я. – Всем выгружаться!
Поставив машину, мы прошли к смотровой площадке. С неё открывается величественная панорама ущелья, над которым парят гордые птицы, как пишется в пошлых дамских романах
Внизу, на склоне холма, вырисовываются контуры древней крепости Гамла.
- Так. – четко сказал Старик. – Мы сразу приступим к рассказам о бабах или отдадим дань легендарному месту, куда прибыли?
- О бабах! – сходу ответил возбужденный красивой дорогой Друг.
- О бабах, - согласился с ним я.
- Хлопцы, - кивнув головой продолжил Старик, - про баб-с расскажет нам один из вас, а я потом все же скажу два слова о Гамле, с вашего позволения, потому что в это тяжкое время, которое мы с вами переживаем...
- Алле, алле, - кисло вставился Друг, - ты что, Дед, рехнулся? Будешь нас передовицами душить? Мы сюда зачем приехали? Оттянуться!
- Литр! – громко сказал я.
- Что литр? – удивился Старик.
- С тебя литр, согласно давешней нашей договоренности!
- Оп-с! – заржал Друг, - так его по черепу, по лысому!
Похохотав, мы уселись на скамеечку спинами к плато Голан и фронтально к шикарному виду на Галилейское море, оно же Тивериадское, оно же озеро-море Кинерет.
- Перед основной темой нашей беседы я хотел бы сделать заявление, - попросил я.
- В чем дело? Не уводи нас в сторону! – Старик искоса глянул на меня.
- Нет, я просто хотел спросить у вас, коллеги, как вы относитесь к тому, что в данной непростой ситуации оголяется, так сказать, суть межлюдских, как говорят, взаимоотношений. Вот, к примеру, пьешь много лет с человеками, вместе на выезде шашлыки кушаешь, а когда приходит час пик, как сейчас, они втихую смываются в непростреливаемое пространство, типа Тель-Авива или Герцлии, не сказав даже «до свидания, милое создание»! Я не возражаю, что есть веские причины: малые дети, больные старики, страх перед бомбежкой, но ты будь человеком – если ты, так сказать, дружишь, пьешь и ешь регулярно с приятелем, позвони, скажи, что сил нет, сматываюсь, мол, а не удирай втихую! Приятель-то остается в зоне досягания насралльных железяк с порохом! Нехорошо как-то, по-моему. Или я ошибаюсь?
- Дока, будь философом! Положь на это дело с прибором! Друг, начинай ты. Про любовь. Про дружбу Дока уже высказался. И, кстати, чтобы быть абсолютно справедливым, я назначаю еще литр с тебя, шофэр ты наш надежный! Опять ведь болтовня на запретную тему!
- Погоди, я только добавлю два слова к тому, что сказал Дока, предварительно по-честному, конечно, поставив на кон третью бутыль! – Друг даже привстал от негодования, - Это еще ладно, что приятели от страха смотались подальше от бомб. А вот огромная куча наших бывших, так сказать, друзей в разных странах, которые вообще не понимают, что у нас творится, считают своим долгом плюнуть в нас издалека! Из каких-нибудь там Тьмутараканей, не видевших нихера, кроме заскорузлой антисемитской пропаганды, они считают, что нет ничего интересного в том, что «какой-то Перец гоняется за какой-то Насраллой и ну их обоих в жопу, потому как в Тьмутаракани своих интеллектуальных дел по горло». Вот такие, с позволения сказать, приятели, мало того, что недальновидны - они не понимают элементарного: завтра они или их дети и внуки будут получать от всяких насралл, которые с Кораном или идеями Чучхэ или того же Мао – буквально то же самое, то есть сапогом по хлеборезке! Вот ведь какая оказия! Ну да хрен с ними. Таких друзей – за хер, да в музей! А теперь я приступаю к обещанному накануне.
Часть вторая и последняя
- Итак, я уже докладывал почтенному собранию о том, что в старые, доисторические времена я, будучи ошалевши от неразделенной любви, совсем заплохел и слег. И это, заметьте, в практически молодом, вполне воспроизводящем возрасте. Побывав в городской больнице и не излечившись, я прибыл через год на усовершенствованное излечение в больницу областную. Казалось бы, пошел на повышение. Однако, это взгляд поверхностный и любительский, не профессиональный, то есть, что тут, что там – один хрен.
Все зависит от врача.
Вот. Тут то и зарылась собачка. Об этом враче и речь.
Дело было зимой. Мороз и пурга, холод и лед. Я, молодой и красивый, валяюсь, как та собака, скулю от головных болей и прощаюсь с жизнью, такой короткой, учитывая какие-нибудь тридцать два годика от роду.
Бессонница, боли тут и там, всякие мысли гадкие типа пришел песец, вырубай электроэнергию.
Долго ли коротко, а везут меня с такими мыслишками в больницу укладываться.
На себя мне было уже наплевать, а потому, натянул на себя, что было под рукой: тельник замызганный, трусы семейные, кондовые, пальтецо затрапезное, заношенное и затертое, да валенки, которые пимы в просторечии. Морозец под тридцать пять был в том незабвенном году.
Прибываем в больницу, в приемный покой, под белы ручки заводят меня туда и ох...
Смотрю я, братцы, сидит краля!
Ексель-моксель, как говорили в народе в те незапамятные годы!
Ну, во-первых, белый халат. Во-вторых, светло-серые глаза необъятной величины, да все густо унизаны длинными черными ресницами.
Вы уже в курсе, что, в отличие от уважаемого Доки, я завожусь от серых глаз, как он от черных! То есть, в поддыхе у меня сразу что-то то ли отмирает, то ли булькает, а то ли разгорается от этой замечательности!
Далее.
Волосы пепельные, носик прямой, грудь высокая.
Не смотрит красотка на меня и говорит:
- Раздевайтесь!
Знал бы, что будет такая врачица, я бы смокинг одел. Которого, правда, у меня отродясь не было.
В отсутствии смокинга я, очень стесняясь, по-быстрому стал скидывать тряпье, предварительно стянув с ног пимы, которые валенки.
Заметив при этом, что сероглазая искоса, одним краешком глаза, секла за моими неловкими манипуляциями.
Дальше все шло под копирку.
Попал в палату, лечился, чем бог послал.
И, между прочим, приглядывался к ней поближе, затем завел разговоры на медицинские темы, а после выписки позвонил и пригласил в кафе.
За рюмкой кофе выяснилось, что она неудачно замужем, муж – доцент, однако пьет, как сапожник, было две дочери, одна из которых недавно умерла от какой-то страшной скоротечной болезни.
Жалость к несчастной женщине, да еще такой красивой и представительной, выбила из моей головы низкие цели, зародившиеся еще в больнице.
Но дальше все развивалось не по моему, а по ее сценарию.
Она сама стала разворачивать рельсы в сторону более тесных отношений.
- Как это тебя угораздило так разрушить свое здоровье? Ведь ты молод, крепок, силен... Хотя, при такой лабильной нервной системе, это я говорю, как невропатолог, немудрено угробить себя. С чего это у тебя началось? Ты ведь ничего толком мне не рассказал в больнице. Ну, болит там и здесь, ну бессонница, ну то да се. Расскажи правду, может быть, я помогу тебе не медикаментозно.
Я рассказал.
Про неудачную женитьбу. Про Риту. Про суицидные навязчивые мысли. Вы, мужики, об этом знаете подробно, не буду повторяться.
- Да, да, знаем, - включился Старик. – Ты бы ближе к койке, что ли...
- Несправедливо говоришь, товарищ, - одернул я приятеля. – Дай человеку разогнаться! Лучше, в качестве небольшого перерыва и прочистки Другом глотки для дальнейшего повествования, кинь два слова о месте, где мы находимся! Друг, перекури, что ли, а то ты вспотел...
- Ладно, - Старик привскочил. То ли ему надоела эта пластинка про Риту, то ли еще что, но он с пафосом начал:
- Первые упоминания Гамлы относятся к Бронзовому веку. Крепость, однако, была разрушена, и снова восстановлена в середине второго века до новой эры. Возродили город иудеи. Об этом свидетельствуют обнаруженные в ходе археологических раскопок монеты, посуда и другие предметы. Следов других религий и культур, кроме иудейской, при раскопках найдено не было.
- Э, нет, братцы, - перебил Друг, - нехорошо так себя вести, дайте прокаркаться, я ведь только начал! Потом про Гамлу, она не убежит.
С вашего позволения, продолжу. Извини, Старик.
Так вот.
Я забыл сказать вам, что у врачицы было символически красивое имя – Надежда.
Я внимал ей с надеждой на исцеление от недуга и еще кое с какой надеждой, принимая во внимание ее чувственные губы, стройную фигуру и вызывающе-торчащие из под лифчика, через прозрачную кофточку, нежные бугры!
- Плюнь на эту выдуманную в твоем романтическом подсознании красивую сказку о великой любви, - предложила мне Надя, дожевывая огурцово-помидорный салат. – Тебе просто надо было ее трахнуть – и вся твоя любовь растворилась бы в ее жировых отложениях и складках на боках и ляжках! Брось ты! Из-за этого губить себя? Ну уж нет! Глупости, дорогой мой. Ты - видный мужик, а пропадаешь по какой-то ерунде. Забудь ее и переключись!
- На что? Или на кого?
- Ты правильно понял. На меня!
Так, друзья мои, я стал соединяться в экстазе с Наденькой.
Ну что я вам скажу? Отличная баба без комплексов. Одевалась она всегда шикарно и с иголочки. Оденет, бывало, все белое: костюмчик, кофточку и прочее и даже пальто белое, моднючее по тем временам.
Гуляем мы с ней, скажем, по городу.
Потом вдруг и внезапно воспылаем друг к другу – шасть в подвал какой-нибудь, а там грязь, мусор и прочее! Молодец женщина! Прижму ее к какой-нибудь стенке, отделаю под орех, а она только отряхнется со смешком, и двигаем дальше, я – уставший, но удовлетворенный, она – удовлетворенная, но со страшно-грязными пятнами на модном белом пальто.
Дома у нее я питался отменной окрошкой, которую она знатно готовила, а потом в койке мы предавались планам на будущее. Совместное, я имею в виду.
И эта сказка продолжалась месяца три, пока мне вновь не стало плохо. То ли от пере.., то ли от недо... - не буду врать, не знаю.
Снова больница, и снова та же палата, но уже с ее помощью, по ее протекции, так сказать.
И вот тут началась чепуха. Дай глотнуть, Дока, а то в жабрах пересохло!
Тихий голос Друга умолк, и наступила тишина.
Тишина в таком месте и при таких пейзажах – это что-то особенное.
Весь Кинерет – как на ладони. Вокруг него гигантское зеленое кольцо средиземноморской растительности, впереди, за террасами Тверии - вздыбленные холмы, уходящие вверх к уровню моря, так как озеро сидит в ложбине ниже этого уровня.
А справа и слева - выжженные солнцем серо – желтые холмы, слева уходящие к Бейт-Шеану и в Иорданию, а справа – к Голанским Высотам.
Дух захватывает.
И именно поэтому, вероятно, снова вставился Старик.
- Ты остынь, Дружочек, - просительно начал он, - а я малость покукарекаю, лады?
Друг молчал, видимо переживая перепетии прошлого, а я расслабился от пейзажа. Он меня завсегда расслабляет. Категорически.
- Так вот, - продолжил Дед.
Гамла была построена царем Александром Янаем, царем из династии Хасмонеев, как мирный город, с невысокими стенами. Название города происходит от ивритского слова гамаль, верблюд. Холм, на котором мы сидим, похож на верблюжий горб.
Во время Иудейской войны шестьдесят третьего - шестьдесят седьмого годов в город бежали от римлян жители Верхней Галилеи и всего плато Голан.
Город держал осаду в течение семи месяцев, выдержал штурм, и пал, когда были разрушены городские стены. Жители города, отступая, поднялись на скалу, и в давке боя, были сброшены в ущелье, пять тысяч человек, женщины, дети. "Повсюду раздавались душераздирающие крики умирающих, и кровь, запрудившая весь город, лилась по склонам. Потеряв надежду на спасение, многие евреи хватали жен и детей и бросались вместе с ними в глубочайшее ущелье... Так пала Гамла». Это я по памяти цитирую Иосифа Флавия, его книжку «Иудейская война».
Вот такие были здесь дела, Друг. А ты говоришь: Надежда, Надежда. Отдохнул? Тогда продолжай и извиняй меня, старика, за то, что мешаю тебе отдаваться воспоминаниям.
- Да, значит, загремел я снова в больницу к Надежде.
Как-то вечерком, а точнее, ближе к ночи решил я поиграть с ней, она как раз дежурила.
Выплываю, значит, из палаты и, крадучись, подползаю к сестринскому посту, где она сидела – сюрприз, значит, приготовил.
Ага. Сюрприз как раз мне и достался!
Из-за угла слышу, как она под сурдинку, нежно мяукает по телефону:
- Конечно, дорогой, да, милый... - в таком духе.
Задумался я на полшаге.
Как же так? Милый, вроде еще давеча был я, а кто же там, в трубке сидит? Еще один милый?
Ладно. Развернулся культурно, чтобы не мешать, не рвать пуповину, так сказать, любовной связи, и отвалил.
Через пару дней в одной из палат двое молодых больных - жеребчиков моего возраста, видя мои завихрения вокруг доктора, по-товарищески разъяснили мне ситуацию. Эти ребята – хроники, и каждые полгода лежат в этом отделении. С молодым задором и даже с некоторой радостью они, перемежая каждые два слова нецензурщиной, нарисовали кистями и маслом холст из которого выходило, что Наденька отымела за последние несколько лет не только их, но и еще целый табун жеребцов разных пород – от сивых меринов до задорных коньков-горбунков, в поисках того единственного, на которого сильной ее дланью будет одет хомут, в зубы – железо, а вместо попоны она приспособит огромный карман, в который ее будущий суженый сможет складывать пачками банкноты!
Вот такая у меня, стало быть, была в молодости Надежда.
Правильно сказал в старину толковый мужик Данте: «Оставь Надежду всяк в нее входящий!». Я и оставил.
Потом у меня появилась Вера.
С ней я по сей день.
Мы помолчали.
- Да брось ты расстраиваться, Дружище, - пропел Старик, - ну их, баб! И без них славно!
А, кстати, где твоя сегодня?
- Так она вместе с Доковой Любовью по Испании с Португалией шастает, ты что, не знал? Как раз за два дня до этой суматохи они уехали на месячишко отдохнуть от нас, старых козлов.
Но во всяком случае, три литра у нас на кону. И будем иметь это в виду!
Я включил радио в машине.
И з с в о д к и н о в о с т е й
Сегодня, 23 июля 2006 года ракетами Хизбаллы в Хайфе, Кирьят-Ате, Нешере, Кирьят-Шмона, Тверии и других населенных пунктах Севера Израиля были убиты двое израильтян, девяносто три пострадавших, девяносто три ракеты разорвались на территории Севера, нанесен ущерб жилым домам и промышленным предприятиям.
С п р а в к а.
Первые упоминания Гамлы относятся к Бронзовому веку. Крепость, однако, была разрушена, и снова восстановлена в середине второго века до новой эры. Возродили город иудеи. Об этом свидетельствуют обнаруженные в ходе археологических раскопок монеты, посуда и другие предметы. Следов других религий и культур, кроме иудейской, при раскопках найдено не было.
Крепость была построена таким образом, что на возвышенность, где она расположена, вела всего одна тропа. Только по этой тропе можно добраться до Гамлы и сегодня.