Из моей книги:
- Вот ты, Дока! – Старик неспешно затянулся сигаретой, - объясни нам, темным, зачем ты пишешь в Интернете? Зачем тебе вся эта суета?
- Да, да! – подхватил Друг, - зачем? А потом еще бегаешь, печатаешь всю эту писанину, книжки из всего этого делаешь. Зачем тебе это? Делать нехрен, что ли? У тебя работы невпроворот, спишь пять часов, устаешь. Надобность какая? Потребность души, как говорится в мерзких романах? Денег ты на этом не делаешь, сам сознаешься. Зачем? Колись, товарищ!
Мы сидели в отличной квартире Старика с видом на Хайфский залив.
Отсюда, с полукилометровой высоты горного кряжа Кармель, просматривался великолепный пейзаж: Средиземное море плоско блестело светло-голубой волной до самого горизонта; перерезая весь город, вниз к морю террасами устремлялись Бахайский сады с необычными геометрическими фигурами зелени и мощным золото-купольным и светло-каменным Храмом, а вправо и влево от него к подножью Кармеля сбегали кварталы Хайфы – прекрасной северной столицы страны.
Нам было тепло и уютно, тихо и спокойно...
Довольно болезненный для меня.
Ну, зачем, в самом деле, я занимаюсь этой ерундой?
А?
Друг тихо посмеивался в тряпочку, ожидая скандала: он знал, что я не люблю травли, а Старичок как раз большой любитель поцарапать острым словечком печенки и прочую требуху!
- Видишь ли, Дед, - начал я, осторожно прощупывая задние, передние и боковые доли своего мозга в поисках адекватного ответа засранцу.
Нет, он хороший человек, этот Старик, но уж больно любит наступать на больную мозоль своим острым языком!
– Видишь ли...
- А чего тут видеть, Дока? Ясно с тобой все! Ты хочешь попасть в анналы с двумя Н, а окажешься, как и мы все, в анале с одной буковой! Потому как все там будем! Не обижайся, но я, хоть убей, не пойму людей, строчащих и пишущих просто так, якобы для удовольствия! Застрели меня Бог из пистолета, но мне просто - вас, щелкоперов плоскожопых, жаль от всей моей широкой души! Еще раз прошу, не обижайся, но попробуй вот сейчас, объяснить мне, непутевому, к чему тебе эта головная боль и почему мне, к примеру, это кажется лишним, жалким и бессмысленным?
Сказав это, Старик подлил нам всем поровну и, чокнувшись персонально со мной, с удовольствием выцедил содержимое своей рюмки.
В огромном, во всю ширину стены, окне безмолвно просматривался шикарный вид с бороздящими тут и там по морю кораблями размером со спичечную коробку; по кривому турецкому ятагану, висящему впритык к окну, медленно ползла откуда-то взявшаяся муха, а сгустившееся после вопроса Старика молчание можно было резать на кусочки этим вот самым ятаганом.
Я напрягся.
Было два варианта.
Первый – послать наглеца на БАМ или еще какие-нибудь три буквы.
Второй – спокойно поразмышлять вслух на подкинутую тему.
Учитывая то, что я в гостях, а также философскую сложность вопроса, я выбрал второе.
- Ладно, – я встал и прошелся по комнате, разминая мышцы ног и концентрируясь, - Ладно. Начнем, пожалуй. Но для этого я буду вынужден вернуться к истокам, как говорит одна из радио-ведущих, мягко грассируя и путаясь в деепричастных оборотах!
Итак, я начинаю!
А именно, начинаю вспоминать, как это у меня началось.
- Кстати говоря, Старик, а знаешь ли ты, что означает слово "писатель"?
Согласно всем энциклопедиям, писатель – это человек, занимающийся литературным трудом.
А вот что такое литературный труд – это никому не известно.
Ведь каждый понимает это по-своему!
Отсюда есть, как я понимаю, разновидности писателей, как то: пейсатели, графоманы, халтурщики и просто шаромыги.
- Стоп, Дока! А вот у меня вопрос, - привстал с места Друг, - а должен ли писатель быть профессионалом? Как, например, врач или инженер. То есть, должен ли он учиться этой профессии?
- Во, во! Меня тоже это, завлекая, развлекает! – Старик хохотнул. – А то, понимаешь, инженер учится минимум пять лет, а потом еще всю жизнь, если хочет быть специалистом. Врач – вообще обязан быть профессионалом, а то накалечит и поубивает кучу народу! Стоматолог – если его не обучить профессионализму – это же тихий ужас, караул! Ха. И только писателю учиться не надо! Еклмн. Он и так наваяет романов и повестей! Все сейчас Толстые и Достоевские…
- Нет, но есть Литературный институт в Москве или вот еще…
- Да ладно тебе, Друг!
- Ну как же!
- Мужики, это спор бесконечен, – я включился в спор, - Я так себе прикидываю: если ты зарабатываешь себе на хлеб с маслом литературой – то ты и есть писатель! Ведь тот же врач или инженер – если он себя не может прокормить своей профессией, то кто он после этого? Менять надо профессию!
- Ну, ну, - подтрунивает Старик. – Посмотри, сколько идиотов сейчас гордо кличут себя писателями! Накатал книжицу в сто пятьдесят страничек - и пузо вперед: посторонись, народ, я – писатель! Да еще за свой счет выпустит в завалящей типографии – и орет: я печатался, я издавался!
Тьфу!
Блевать хочется…
Или вот еще.
Закончит такой мудак технический вуз, сунется туда-сюда, не получается у него инженерия, ну, тупой он, - начинает писать всякую муйню в газетки-журналы, потому как корректор у него знакомый – подправит, или редактор – двоюродный сват тещи троюродного дяди…
И все!
Пошло-поехало! Потом нацарапает какую-нибудь чушь про ягодки-цветочки – и все! Писатель!
Твою мать…
- Да, ты прав, Дед! Я в последнее время частенько натыкаюсь в Интернете на молодых девиц то из Кухуювки, то из Хукюювки, которые с придыханием жалуются подружкам: - Послала в редакцию свой детективный роман полгода назад, а до сих пор гонорар не прислали, суки!
Они сейчас на мутной волне все больше детективы гонят.
Залезут в Гугль, понадергают оттуда-отсюда про бальные платья, сплетни и всякий антураж прошлых веков в России – и поперло говно в сотни частных издательств, где калымщики-профессионалы и другие гиены ротационных машин стригут купоны, засовывая потными ладошками рубли, доллары, марки и шекели в свои исхудавшие от безденежья карманы!
- Да! – поддержал Друг, - а есть графоманы-стяжатели.
В частности, в том же Интернете.
Допустим, и пишет неплохо.
И биография, с первого взгляда, неплохая, но сидит у него внутри лавочник – и все тут!
Вместо того, чтобы рассчитать тираж своей нетленки, он забабахивает несколько сот экземпляров за свои кровные, а потом, видя, что покупателей-то всего ничего, начинает применять карательные меры, покупайте, мол, сволочи, а то не покажу новые бирюльки!
Жлоб, конечно, и недотепа.
Был тут один. Забанил я его к херам.
- Ну, хорошо, - спросил я, - вы утверждаете, что писать должны только окончившие Литинституты или как? А что же … опять же, Пушкины, Лермонтовы и прочие Чеховы? Они же вроде как бы без высшего литературного образования были ребятки…
- Слушай, давай не будет пихать в нашу беседу гениев, ладно? – Друг твердо повел свою линию. – Мы же говорим о простых, сермяжно-посконных гражданах, со способностями, но не более того!
Гений – он и без нас прорвется.
Я ведь вам еще про Билла Гейтса не упомянул!
Он хоть и не писатель, но тоже прорвался без диплома в люди!
Я веду к тому, что писать может любой человек, но называть себя писателем может лишь профессионал, журналист, газетчик или человек, получивший нелитературное образование, но переключившийся на эту стезю и профессионально зарабатывающий себе на жизнь писательством!
Я ведь о чем толкую?
Ты – писатель только тогда, когда у тебя есть читатели!
Количественных критериев у меня нет, но думаю, что десятки тысяч читателей – это уже качественный показатель!
- Во! – взвился Старик. – А теперь, Докушко, расскажи, милок, про себя, хе, хе…Как тебя-то, солидного специалиста, занесло в такое протухшее болото? Только по-честному! Положа руку на это самое...
Друг из своего угла тоже заскалил зубы.
- Трудно мне в такой мерзостной обстановочке начинать свой рассказ! – смешливо молвил я. - Но я все же рискну, предварительно выпив шнапсу и закусив, чем Бог послал тебе на сей раз, гнусный Старикашка!
Кстати, Друг, кончай зубы сушить! Хлебни и ты тоже этого пойла, не при Старике будь сказано, ибо мог бы и Камю притартать из Парижу, где он, как оказалось, зря терял время ровно две недели тому как!
- Э! Ты зачем так грубо нападаешь на Кинзмараули, товарищ? Не желаешь – пей коньяк с водовкой, но доброе вино под эту закусь тоже не вредно вкушать иногда...
Да ты, я вижу, малость ошеломлен нашими с Другом атаками на вас, писак, бумагомарак, щелкоперов и волков позорных! Так ведь защищайся, дружище! Дай хотя бы устное объяснение своим позорным поступкам, я имею в виду, естественно, твои графоманские замашки!
- Хм. Хгм. Кха, кха, - прокашлялся я.
Дело было, друзья мои, давно.
Как говорим мы, пейсатели, тогда вода еще была мокрой, снег был белым, а девки – молодыми и горячими.
Лежал я как-то в больнице.
Жена уложила на предмет отдохнуть, ибо загнал я себя на работе до бессонницы.
Кстати, что такое бессонница - сами знаете по Жириновскому!
Ему давали врачи какие-то таблетки от неё, с которых он зверел и неадекватно кидался на беременную журналистку прямо на бриффинге, пытаясь её грубо оскорбить...
Так вот, продолжу.
А жена моя как раз была заведующей отделением в той больничке, так что оказался я на больничной койке по блату.
Отдыхаю я, значит.
Сплю двадцать с чем-то часов в сутки, как кот. Или лев. Они ведь как, львы-коты? Пожрал, попил, вылизал себе все, что вылизывается – и снова на бок!
А надо вам доложить, что незадолго до укладки в больницу, года три до этого, я развелся и женился снова. Подробности вы уже знаете, так что не будем заостряться на этом вопросе.
И вот лежу себе в койке, скучаю, гляжу в потолок и вдруг…
В голове что-то зашевелилось, зажурчало, заскворчало, я бы даже сказал, запело...
И вот он, первый стих родился в моей отоспавшейся голове:
Летний зной раскалывает череп,
Осенью по нервам бьют дожди.
Вместо пик я выбираю черви.
Ухожу в себя – меня не жди.
Что-то вроде этого. Я аж вздрогнул и оглянулся:
- Кто это сказал?
Никого.
Я один в палате.
Мать честная, думаю, поэт родился!
Какой крутой поэт!
- Дока, кончай трепаться! Мы от тебя чего ждем? – объяснений! А ты чего дурака валяешь?
- Какой дурака, Старец! Я просто вспоминаю. Как это было. С чего началось. Как нормальный мужчина в расцвете лет на моих собственных глазах стал превращаться в Облако-в-Штанах, а точнее, в - Больничной - Пижаме! А ты говоришь!
Так вот.
Там было несколько строф, но последнюю помню:
Потому-то берегу я нервы
Летом и весной, когда дожди.
Вместо пик я выбираю черви.
Ухожу в любовь! Меня не жди.
Ничего себе.
Очень удивился я такой моей прыти, и потащил накропанный стих жене хвастаться.
Посмотрела она, прочла вторично и спрашивает:
- Ты где его украл? У кого?
Вот тут-то до меня и дошло: стих хороший, так как украсть плохой – надо быть дураком. Крадут хорошее! Верно, Дружище?
- Верно, верно, - прошепелявил Друг, давясь закуской, - а дальше что?
- Дальше я решил, что это лишь эпизод в моей бурной биографии, и к вечеру забыл об этом.
Но, проснувшись поутру и взглянув в окно, я неожиданно прошептал следующее:
В светлой дымке, в белесом тумане
Расплылись очертания дня.
Что так сердце щемит, что так манит
В отдаленные дали меня?
Мать честная!
Опять!
Я человек простой, я говорю стихами, как некогда заметил Аркадий Райкин по тексту, наверняка, Жванецкого Михаила.
Что делается!
Поэт, муха-бляха.
Ладно.
Записал я эти бессмертные строки.
И продолжил далее в том же духе.
Ребята! Клянусь, с той поры два-три раза в день на меня снисходило, и я только знай – записывал на листочки все это дело.
Конечно, я понимал, что это – блажь, но поскольку рифмы пёрли откуда-то сверху, практически без напряжения, я записывал, отрывая листочки бумаги отовсюду, откуда только можно. Листочки копились сначала в карманах брюк и пиджака, потом перегружались на письменный стол.
Синие, желтые, белые листочки для заметок, линованные листы бумаги, целые и надорванные.
Жене я вначале не показывал писанину, но однажды она увидела:
Тихий шелест листвы я совсем позабыл,
Я забыл щебетание птах.
Этой белой зимой я навек разлюбил
Ту, что снилась мне в розовых снах.
- Кто тебе снился? – сурово спросила она, забыв, что прочла только что стих!
Мой стих.
И не спросила, где это я его стянул!
Это был прогресс.
Я – человек простой.
Но я заговорил стихами!
И я ответил ей экспромтом:
Ты не веришь, что стихи пишу я,
Думаешь, я их ворую?
Может быть, стихи – моя стихия,
Я пока что только озорую...
А когда, на следующий день, она попросила сочинить что-нибудь этакое про лето, и я выдал:
В июле тепло, очень знойно в июле,
Жара для июля – закон.
Дома свои легкие распахнули
Раскрытыми ртами окон.
- тут-то жена моя и поверила, что я перегрелся где-то, слегка тронувшись, но факт стихосложения признала и даже одобрила.
Вот так у меня началось.
Самопроизвольно, не по заказу, под воздействием суровой больничной обстановки, спонтанно и неожиданно.
И пошло.
И поехало.
Продолжение следует.