Последняя встреча, или Несостоявшееся - 2. - Дока. Инженер ваших душ. — ЖЖ

09:16 pm - Последняя встреча, или Несостоявшееся - 2.

предыдущее здесь:
https://artur-s.livejournal.com/6486198.html

Аллочка.


Рассыпаны слова
Из невесомой чаши.
Кружится голова
И больше не до сна.
Белеет седина,
И болью мыслей наших
Гонимая, в простор
Уходит прочь луна.*

Вот тут, дорогой мой Дока, у меня щемит сердце. Ты ведь меня знаешь только с плохой стороны, верно? А теперь узнай с хорошей!
Щемит, говорю.
Так-то!

Познакомился я с ней на первом курсе.
Мы, трое молодых псов с одного факультета, задрав хвосты, как-то рванули в женскую общагу.
На предмет познакомиться с девочками.
Знаешь, когда тебе семнадцать лет, голова работает в режиме полной зависимости от гормональной функции.
То есть, голова – это вторично.
Залетели в какую-то комнатку, а там сидит Аллочка.
Тихая девочка, без особых примет, только глазки испуганные.
Ну, ещё бы: три кобеля сорвались с цепи и рыщут, аж пена из пастей!

Повышкурялись мы малость, видим, тут глухо, и выскочили искать дальше.





Скромная такая, потерянная, милая.
Короче, на следующий день я уже предметно прибыл в её комнату.
Поговорили.
А я как раз в это время был назначен нашим деканом главой редколлегии факультетской газеты.
Пригласил её.
Писала она мелкие заметки о факультетской жизни.
Я её не трогал.
Соблюдал дистанцию, потому как при первой попытке она подняла на меня большие голубые глаза и внимательно так посмотрела.
Я поджал хвост.

Потом пригласил её на студенческую вечеринку к одной девочке.
Пили мы тогда вёдрами всякую дрянь и краску типа Вермута или Солнцедара, не помню уже за давностью лет, помню только, что ужасное говно, но по мозгам било и поднимало и тонус и конус, хехе.

Прыгаем мы за столом, орём, балагурим, анекдотируем, а я смотрю – исчезла моя Аллочка.
Пошёл искать, нашёл в соседней комнате, лежит плашмя на спине, и глаза закрыла: опьянела, похоже.
Я подсел, руку положил туда-сюда, глажу.
Молчит.
Дышит ровно.
Не реагирует, значит.

Друг заскочил в комнату, я ему отмашку даю: отвали, значит!
Он хмыкнул и испарился.
Я нажал руками посильнее.
Нет реакции!

Потом вижу – она открывает глаза и внимательно так смотрит мне в переносицу!
Молча и строго.
Вроде как не пьяная.
Я оторопел.
Ручки свои блудливые убрал.
И тоже молчу.

Ну, неграмотный совсем был я в те поры! Что с меня взять?
Встала она.
Молча взяла меня за руку и пошли мы в народ.
К людям.
Да…

А люди-то уже были косые в дупель. В дрезину. В усмерть.
Оказалось, что только я и Аллочка остались трезвы.
Относительно.
То ли недоперепили, то ли организмы были такими стойкими.
Не знаю.

Потом она подарила нам троим свои фотокарточки. Детский сад, ей богу! Надписала каждую и потребовала не смотреть, что написано у другого! Мы, конечно, тут же глянули. Тем двоим она написала: другу Валере, другу Стасику, а мне – лучшему другу!
О как!
Пользовался я взаимностью, надо понимать.
А дальше было не смешно.

Я познакомился на этой вечеринке с девочкой из консерватории, задружил с ней, стал ухаживать.
А Аллочку оставил в покое.
Почему?
Вопрос правильный.
Ответа не имею.
То ли строгостью своей она меня оттолкнула, то ли искра в землю ушла – не знаю и посейчас!
Перестал заходить к ней в общагу, вскоре она исчезла из моей редколлегии, а поскольку она перевелась на другой факультет, мы перестали пересекаться.
Вообще.

Я знаю, ты живёшь
Мелодией объятий.
И в отзвуках фанфар
Ищу тебя такой.
Я знаю, что найду
Тебя среди распятий,
Где вечности угар,
Где верность и покой.*

Встретились ещё только один раз.
Через много лет.
Случайно.
При странных обстоятельствах.
Я уже рассказывал о Рите, этой болезненной моей полу-любви, полу-болезни. С которой жизнь сводила и разводила несколько раз. Это был, пожалуй, последний раз, когда я сделал последнюю попытку выяснить с ней отношения.
Я пригласил Риту в кафе, а потом пошёл провожать домой. Разговор был странный, путаный, тяжёлый. Я был в напряжении, проверял себя, зная, что это последний, решающий бой.
Пересекли мы площадь и повернули на улицу, где Рита жила.

Представь, Дока.
Ночь.
Где-то около часу ночи.
Тишина.
Народу никого.
Только цокот каблучков её туфель.
Гулкая такая тишина.

Навстречу идёт одинокая женская фигура.
Приостановилась. Смотрит на меня. Я – на неё.
Это была Аллочка.
Что она делала одна в ночи?
Не знаю.
Глаза в глаза. Молча.
А?
Пикантная ситуёвина, Дока?

Мне грустно, и тебе
Мне кажется, не легче.
Вчерашний разговор,
Как прошлогодний снег.
И звон колоколов
И гул шумливых вече.
Над головой – топор,
Коней вразлёт разбег…*

Я торможу.
Голова нараскаряку!
С одной стороны, держу под руку ту, о которой мечтал последние десять лет, с другой – навстречу идёт женщина, которую тоже не забывал все эти годы именно по причине чистоты и хрустальности помыслов!
Каково?

Мозг отключился.
Далее все действия прошли на автопилоте!
Я прижимаю Ритину руку покрепче, на ходу смотрю в зрачки Аллочки, которые при свете уличного фонаря, казалось, округлились до размеров радужной оболочки глаза, и прохожу мимо.
Не здороваясь.
Обоюдно.
Эх ты, мать честная!
Прошёл мимо.
Навсегда.
Больше мы не встречались.

Ранимая душа!
Ты всё-таки любима.
От звона острых слов
И неподвластных дум
Воительной рукой
Воистину хранима!
Не заглушит любовь
Многоголосый шум.*

А об этой Рите я уже столько тебе рассказывал!
Это поэма!

Ну, вот ещё один раз.
Надеюсь, последний, а то самому надоело.

Рита

Золочёными кольцами
В посеребренной дымке
Из тумана забвения
Выступает мираж:
В тихой улочке дом,
Как с лубочной картинки
И на сказочном прошлом
Лежит макияж.*

Нет, в самом деле. Я уже умотался рассказывать о ней.
Столько лет пробежало, пролетело… тело… тело… .
Да.
Именно в теле была первая загвоздка.
А дальше – больше!
Беда, всё-таки, эта физиология. Тело её было жирным и бесформенным, по принципу: где талию будем делать?
Эххх…
И вот в этот самый вечер, когда мы с ней встретили Аллочку, я и убедился, что нет у меня никакой к ней тяги! Физиология моя протестовала категорически!

Ведь после этого кафе, где я и сам поддал, как следует, и её подпоил – ведь даже после таких кардинальных мер ни черта у меня не вышло!
Понимаешь, Дока, я ведь в троллейбусе на обратном пути, или это был автобус? – я по-честному пытался пробудить моё либидо – бесполезно!

Сидим на последнем сидении, я вовсю глажу её руки, ляжки, грудь – хоть лопни!
Как будто глажу дрова, брёвна, арбузы… . Ноль эмоций.
А она сидит тихо.
Ждёт, видать, что будет дальше.
Молча.
Ей к тому времени уже тридцать стукануло, и она знала, что я влюблён в неё.
Только никак в толк не могла взять, что за странный я такой кавалер? Не жмёт, не валит, а только вздыхает издалека!

В общем, тем всё и кончилось. Полным провалом.

Сначала мы налетели на мышку Аллочку, потом в Ритином подъезде я попытался обнять, поцеловать её, но это было похоже на сомнамбулические пассы и телодвижения, от которых оба мы расстроились ещё больше.

Я – потому что понял, что это последняя попытка то ли на борцовском помосте, то ли на эшафоте, а она тоже поняла по моему кислому виду и позорной нерешительности, что этой игре пришёл конец.

С тех пор встречи закончились, а осталась у меня внутри разъедавшая с годами душу какая-то пакостная сумбурная возня между умотавшимся от всего этого мозгом и отторгающим всю эту канитель мужским естеством, которого упорно, в течение стольких лет хотели изнасиловать!

С нежным придыхом вдох,
А на выдохе – плесень,
Загрубевшему сердцу
Ночью снится печаль.
Отошли времена
Разухабистых песен
И на розовых вёснах
Повисла вуаль.*

Кончилось всё тем, что вскоре она выскочила-таки замуж, родила мальчика и делала безуспешные попытки доказать всем, что у неё нормальная советская семья.
Знакомый пассаж, не так ли?

А вот и последняя встреча с ней.
Было это лет пять назад.
Прибыл я в город своей юности и брожу себе просто так.
Вспоминаю, что, как и где.

Вдруг передо мной вырастает гора.
В женском плаще. Лицо круглое, большое. Незнакомое. Потом вижу, гора улыбнулась. Я узнал её по глазам.
Это была Рита.
Заплывшее лицо. Ожирение.
Вот так встреча!

Обнялись, расцеловались в щёчку.
Как да что? Сколько лет, сколько зим. Никаких эмоций. Пустые разговоры о том, о сём.
Приезжай, говорю, в Израиль, там тепло и море. Ладно, говорит, приеду как-нибудь.
И всё.
Пока, говорю, будь здорова. Пока, говорит, и ты тоже.

Но ведь, к чему я клоню?
Я ведь вспомнил все эти четыре случая, как несостоявшиеся Любови! Не реализовавшиеся, так сказать.
Здесь, во всех этих случаях, я один только и виновен.
Признаю и каюсь.
Руби мне, Дока, голову с плеч!
А-а-а, не желаешь рубить?

Что же это было? Неужто так у всех? Или у многих?
Что нас ведёт по жизни?
Или кто ведёт нас?
Заставляя ошибаться, оступаться, переживать самих и заставляя переживать других.
Кто виноват и что делать?

Если всё это зря, то зачем это? А?
Говоришь, глубоко копаю…
Говоришь, плюнуть и растереть…
Ну-ну. Поживи с моё, по-другому запоёшь!
Мы ведь идём по жизни, толкая других, дёргая их за нервы, обижая и делая им больно. Это правильно?
Эх, Дока, Дока…

Я молюсь об одном,
Об утерянном часе,
О разбитых надеждах
И смелых мечтах,
О сломавшем копыта
Крылатом Пегасе
И забытом Орфее,
Что в Сибири зачах.*

Примечания.
1. Все имена вымышлены
2. *Все стихи – из книги Давида Шварца "Сиреневый огонь", изд-во "Макор", Израиль.1995, 280с.