С фамилией Чуев (я её, конечно, изменил, потому что речь идёт о живущих, я надеюсь, и поныне, людях) у меня связаны несколько симпатичных и смешных воспоминаний.
С первым Чуевым мы работали в одном конструкторском бюро. Толик – так его звали. Толик, да Толик. Хотя ему было уже за тридцать, он был ведущим конструктором, и было у него в ту пору уже трое детей, мал-мала меньше. По тем временам трое детей в семье двух инженеров, а жена его тоже имела высшее образование и работала технологом в цехе, - это был практически нонсенс. Или героизм. Это смотря как посмотреть, извиняюсь за тавтологию. Нам, сотрудникам бюро, это виделось чистой воды героизмом, потому что взращивать детей, да ещё такую кучу, в те годы на две инженерные зарплаты казалось немыслимо трудоёмким делом!
А когда Толик приобрёл "Запорожец", именуемый также Горбатым, мы просто очумели! Своя машина! В те времена! Это был вызов!
Если ехать от Назарета в сторону Хайфы через Кирьят-Тивон, то у кибуца Алоним надо повернуть направо и по узкому извилистому шоссе за несколько минут добираешься до места. Сама дорога навевает душевное спокойствие и идиллическое настроение: с обеих сторон только лес из вечнозеленых деревьев, тишина и покой.
Мошав Вифлеем Галилейский (в ивритской транскрипции – Бейт-Лехем хa Глилит) смотрится продолжением этой дороги и ее прекрасным завершением. Интересна его история. В середине 19-го века известный в Германии богослов Кристоф Гофман создал секту Tempelgeselshaft, что значит Общество Храма, целью которой было спасение гибнущего человечества.
Они называли себя темплерами (в отличие от темплиеров – рыцарей времен крестовых походов) и стали переселяться на Землю обетованную для воссоздания ее святости. Вначале была создана хайфская Мошава Германит, потом иерусалимская, затем в районе Нааляля, и, наконец, в 1906-м году в Нижней Галилее родились рядышком два поселка: Вальдхайм и Бетлеэм, первый из которых сейчас называется Алоней-Аба, а второй – мошав Бейт-Лехем ха-Глилит.
Потом эти темплеры стали подстрекать арабское население и бедуинов, живших в округе, против евреев, и в начале Второй мировой войны они были интернированы, а их имущество, в соответствии с договором о репарациях жертвам Катастрофы европейского еврейства, отошло в собственность государства Израиль. Так, в год образования государства, примерно двадцать добротных домов, построенных темплерами, были заселены еврейскими семьями.
– Я тогда искал работу – начал Друг свой рассказ. – Нашёл по объявлению в приложении к газете.
Кибуц N в Галилее. И поехал. За десяток километров до Кармиеля надо свернуть направо и по узкой дорожке переть практически до упора. Дорога петляет исключительно по горам и исключительно мимо арабских посёлков, деревушек и прочих пунктов. Здесь, в Галилее пятьдесят на пятьдесят: евреи и арабы. Но в этом уголке, куда меня занесло, десять на девяносто, мне показалось. Маленькие кибуцы, семей на пятнадцать – двадцать. А остальное – сплошь потомки Ишмаэля, наша родня, море народу.
– Как вы тут живёте? – спрашиваю у шефини.
Эдной её звать, шефиню. Толковая дама, скажу я тебе! Страшна лицом, как божий суд, но добра душой. Дока, таких женщин мало! Ну, то есть, такого сочетания, чтобы и страшненькая и умненькая и душой добренькая. В основном, злые они, страшилки которые. На весь мир злятся. Но эта нет.
– Жак, а ты знаешь разницу между анусом и бонусом? – Ты что! Это же несравнимо. Но разницы не знаю. Это анекдот? – Да, конечно. Анус – это у мужчин. А у женщин это бонус. За хорошую работу в нужном месте, там, где все это делают. – Хх-х-х. Смешно. Но не понял. Как это? – Да ладно. Проехали. Вот я тебе сейчас другое расскажу. Ты ведь знаешь, что такое башлык? Капюшон по-французски. Ты же марокканец, ты французский знаешь? – Родной язык. Иврит у меня уже потом стал родным. А с детства я говорил по-французски. В семье у нас… – Погоди, погоди. Дай я тебе про башлык расскажу, а потом ты уже расскажешь мне про свою семью, ладно? Вот слушай.
Если ехать от Назарета в сторону Хайфы через Кирьят-Тивон, то у кибуца Алоним надо повернуть направо и по узкому извилистому шоссе за несколько минут добираешься до места. Сама дорога навевает душевное спокойствие и идиллическое настроение: с обеих сторон только лес из вечнозеленых деревьев, тишина и покой.
Мошав Вифлеем Галилейский (в ивритской транскрипции – Бейт-Лехем хa Глилит) смотрится продолжением этой дороги и ее прекрасным завершением. Интересна его история.
В середине 19-го века известный в Германии богослов Кристоф Гофман создал секту Tempelgeselshaft, что значит Общество Храма, целью которой было спасение гибнущего человечества. Они называли себя темплерами (в отличие от темплиеров – рыцарей времен крестовых походов) и стали переселяться на Землю обетованную для воссоздания ее святости.
Вначале была создана хайфская Мошава Германит, потом иерусалимская, затем в районе Нааляля, и, наконец, в 1906-м году в Нижней Галилее родились рядышком два поселка: Вальдхайм и Бетлеэм, первый из которых сейчас называется Алоней-Аба, а второй – мошав Бейт-Лехем ха-Глилит.
– Я! – Старик поднял руку. С рюмкой. – Рюмочку-то опусти, товарищ! Просишь слова – проси! Поднял руку – ясно. Но причём тут рюмочка? – Ты, Дока, вредный мужик, скажу я тебе! Чего привязался? Изыди! Не тревожь меня! Вот смотри: Друг – культурный человек, не вякает, не пугает меня своей грубостью. А ты... Эх, бескультурье – оно и в Африке бескультурье. Ладно. Последний раз прощаю тебя. Надеюсь, исправишься.
Так вот. Моя очередь. Я продолжаю марафон! Я так скажу. Миллион – это не столько цифра, в моём понимании, это символ, что ли, знак. Признак успеха. Медаль. То есть, большая сумма, гарантирующая безбедную житуху и уважение окружающих. Ещё раз – это сугубо моё мнение. А посему, это не обязательно должен быть миллион. Просто крупная, не рядовая цифра. И тут мне вспомнились два случая из моей сложной биографии. Не со мной эти случаи произошли, а с моими сослуживцами. Но я их запомнил, потому что они символичны! И, надеюсь, будут являться уроком для молодого поколения. Для таких, к примеру, сопливых друзей, как некоторые торопыги из сидящих за этим, к примеру, столом. Не будем напирать на личности! Это я про тебя, Дока, между прочим...
Помню, работал я в одной конторе в советские времена. Было мне лет тридцать плюс минус. И работал там некто Вакула. По-моему, не только я, но и остальные сотрудники никогда не звали его по имени-отчеству. А только по фамилии – Вакула, да Вакула. Украинская такая фамилия. И было ему под шестьдесят. Но был он весь седой-седой и шаркал ногами при ходьбе, шепелявил слегка и брюхо имел крупное, выпирающее. Хороший мужик, добряк. Ходил в каких-то отрепьях, обрёмканный и неухоженный. Жена его умерла давно, дочь жила где-то в другом месте, а он жил бобылём.
И вот вдруг, выйдя на пенсию в шестьдесят, помирает бобыль Вакула. Пошли к нему. А там замызганная, заброшенная хата, стол, кровать, пара стульев, хотя Вакула был очень толковым инженером и зарабатывал прилично, потому что, кроме основной работы ещё и калымил. Так вот, под подушкой на грязной койке у него обнаружили затыренные двадцать пять тысяч рублей, что по тому времени было очень даже приличной суммой! Заначка. Помер мужик в нищете, лёжа на крупной сумме, которой хватило бы и на мебель, и на приличную жизнь на много лет. К чему это я? Человек распоряжается крупным кушем по своему усмотрению. Согласно горизонту мышления. А известно, что, когда горизонт сужается, он может превратиться в точку. Точку зрения. Которую, вероятно, и имел померший так одиозно тот самый Вакула!
– Недавно был у сестры, – продолжил Старик, – в Иерусалиме. Там у меня двоюродная сестричка проживает. С неким саброй-марокканцем, довольно интеллигентным, как это ни парадоксально звучит, старичком. Нет, правда, хороший мужик, двадцать пять лет в полиции отбухал. Причём, большую часть времени в Газе. – Раньше, – рассказывал старичок, – я запросто ездил мимо арабских деревень, патрулировал и прочее. Но стреляли в меня только один раз у Хан-Юниса. А так – спокойно и свободно. Это потом началась заваруха, после процесса Осло. И всё пошло прахом.
Он на пенсии, ему хорошо платят. Вот и живёт с ним моя кузина тихо и мирно. А она сама с двумя детьми, правда, взрослыми уже, рванула в девяностом, от греха подальше, из Саратова. От греха – это я имею в виду не только развал Союза, но и её мужа, большого забулдыгу, рукоприкладника и придурка. Он, вообще-то, работал в лаборатории одного из институтов, писал статьи в научные журналы, продвигался, так сказать, но при этом не забывал выпить, иногда, правда, без закуски. Бил он жену практически регулярно по получении аванса и получки, то есть, пару раз в месяц – это уже закон! Вот и сбежала она от него, оставив ему квартиру и всё её содержимое. Он же остался в Саратове, ибо был мусульманином, как гордо величал сам себя, а, проще говоря, татарских кровей, хотя в крепком подпитии, почему-то звенящим шёпотом, извещал всех о принадлежности своей к черкесам! Хотя, насколько мне известно, есть и черкесы-христиане. Иногда, перебрав чересчур, именовал себя также и лезгином.
– Не в деньгах счастье... – Старик сплюнул с веранды вниз, в густую зелень китайской розы, усыпанную крупными цветами-колокольчиками. – Не скажи – вяло пробормотал Друг, жуя салат. – Во-первых, не брызгай! – сказал я, глядя в сторону плевка, – а во-вторых, с чего бы это?
Вообще-то в такую погоду нормальные люди сидят в домах, включив кондиционеры на полную катушку. Уже второй день, как жуткий хамсин заволок всё вокруг плотным туманом из мелкодисперсной пыли, то ли из Саудовской Аравии, то ли из Сахары, и мало того, что нечем было дышать в его пекле, где-то свыше тридцати пяти градусов, но и ни черта не было видно на расстоянии ста метров.
Мы же расселись в такой чертовщине только лишь по настоянию Старика, пообещавшему интересные байки обязательно вне помещения, "на открытом воздухе", как он выразился. Почему и зачем – таких вопросов мы с Другом давно уже не задаём Старику, учитывая его почтенный возраст и свойства характера, потому что по опыту знаем, что ответ будет один: – Так надо, урроды!
Сидим мы на втором этаже дома в гостях у Друга. На веранде, как уже было сказано. Она же балкон. Квадрат двадцать пять метров. Весь в зелени, начиная от пальмы в кадке и до всяких гераней и других зелёных насаждений. Серо-жёлтый налёт хамсинной пыли на листьях. Осознание того, что такой же налёт и на наших лёгких внутри организма заставляет меня время от времени понукать: – Ну вот, теперь всё же можно и к столу! У хозяина в салоне на столе всё готово... – Погоди, Дока, не гони лошадей. Здесь тепло. – Но ведь... – Что ты, как девица на сносях, ох да ах? Ну, песочек на зубах, ну, дыхалка сипит, но ты же офицер, какой-никакой! А потом, мы же сидим в гостях у миллионщика! Вон, какой домина! Вилла! – Да ладно тебе! – взвыл Друг, – Какая, в задницу, вилла? Какой миллионщик? Хочешь, я расскажу вам про миллионеров? Настоящих? Только пошли вовнутрь! Дышать же нечем!
- Вот смотри. Допустим, та же пружина. Она просто сжимается при каждом ударе, фигурально выражаясь. Копит, так сказать, энергию, да? А потом ка-а-ак разожмётся! И сметет ударяющего к чертям собачьим! А та же палка что? Держит, держит, держит удары. А потом просто ломается. Палка - она же ведь не гибкая. Ломкая.
- Подожди, Дока. Ты к чему эту муть нам сейчас несёшь? Ты пей, пей и успокойся! - Да так. Вспомнил кое-что. - Ну так не тяни резину и выдай на гора. Я правильно рассуждаю, Друг? - Ты, Старик, всегда прав! Кто спорит? Но иногда лев. О как!
Мы болтаем в ожидании официанта в скромной друзской забегаловке Дальят-а-Кармеля. Здесь подают острые специи и всякие-разные приправы к питам с хумусом, к зелени и всякой другой закуске, которые хорошо идут под лёгкое винцо или наоборот, под что-то потяжелее.
Бываем здесь частенько по дороге к хайфскому университету, небоскрёб которого на горе Кармель просматривается чуть ли не со всего севера страны, во всяком случае в радиусе километров тридцать-сорок точно.
– Вы последний в этот кабинет? – Я просто жду жену, она сейчас на приёме у этой массажистки. – Век прожила, а не знаю, как правильно говорить: последний или крайний? Мы-то сами из Узбекистана приехали, правда, давно уже. Так что я толком русского языка и не знала. Честно говоря, я и иврита совсем не знаю. Хотя мы тут с девяносто первого.
Я искоса посмотрел на женщину. Искоса – потому что она грузно усаживалась рядом на стул, гремя склянками в полотняной сумке и толкая меня в бок то локтём, то мягкими частями своей массивной фигуры.
